Читать книгу "Десятая заповедь - Валерий Фурса"

— А с чего бы мне врать? То, что пью и ругаюсь матом, то, может, и плохо. Но плохо ведь я только для себя самого делаю. Никому от того зла нет. Потому и у вас, вроде бы, нет никаких причин для душещипательных бесед со мной. Самое большое мое преступление — несколько огурцов на чужой грядке. Но меня на ней никто не поймал. Потому никто и обвинять не может. А если кто и поймает, ну, морду побьют немножко. Переживу как-то…

— Ой, нет, Петр Сильвестрович! У меня такая уверенность, что за вами куда больший грешок водится. Не знаю только, захотите ли в нем покаяться?

— Что же это за грех такой, что даже я сам о нем и не догадываюсь? — вытер грязной пятерней пот, неожиданно выступивший на его лбу. — Что-то вы, господин хороший, не туда клоните. Или вам просто дело какое-то на пьянчужку списать надо?

— Чужих дел я вам приписывать не собираюсь! — лицо следователя нахмурилось от такой наглости. — Хочу вас спросить о заявлении, которое вы в милицию написали. Или, может, это не вы писали?

Залуга оторопело посмотрел на бумагу в руках следователя. Что-то похожее на раскаяние мелькнуло в его пропитых глазах. Мелькнуло, и тут же погасло.

— Ну, писал я эту бумагу. Писал. Потому что полицай-Макар вынудил. Сказал, что в тюрягу посадит, если не напишу…

— Я что-то не совсем вас понимаю, Петр Сильвестрович. Вы сами это писали, или вам диктовал кто-то?

— Так я же вам и говорю, что Макар посоветовал такое заявление написать. Сказал, если напишу, то меня из милиции никто целый год трогать не будет. Будто меня есть за что трогать…

— Так вы что, неправду здесь написали?

— Почему неправду? Макар сказал, что так оно и было.

— Как это «сказал»? Вы тут написали о том, что сами видели, или о том, что вам кто-то что-то сказал?

— Ну, я ведь вам уже говорил, что в лесу уже давно не был. А Макар сказал, что там какого-то Николая видели, и что надо об этом написать.

— Так, получается, что вы не были свидетелем событий, о которых написали в своем заявлении?

— Выходит, что не был…

— Неужели вы не понимаете, что тем самым свершили настоящее преступление?

— Ч-что?…

— Преступление, которое называется лжесвидетельством.

— А это вы у полицай-Макара спросите! Я в ваших делах не разбираюсь…

С другими свидетелями Петру Николаевичу пришлось повозиться намного дольше. Слегка ошарашенный полученными от Залуги показаниями, он даже их допрос решил перенести на следующий день. Чтобы иметь время на раздумывания и выработку определенного плана проведения этих допросов. Зафиксированные в протоколе, новые показания первого свидетеля, хотя они и в корне меняли все дело и давали обоснование для полного подтверждения невиновности Николая, больше утешали, чем расстраивали следователя. Утешали потому, что подтверждали его первое, чисто интуитивное убеждение об одном из подозреваемых. Убеждение в том, что Николай это сделать не мог.

Но у следователя были основания и для грусти. Ведь, если Николай не виновен, в чем он сам был почти уверен, то ему придется все начинать чуть ли не с самого начала. Снова надо будет рассматривать различные версии, отрабатывать их все, сколько бы их ни было, отбрасывать бесперспективные и расследовать те, которые заслуживают на его внимание. И, попробуй, узнай, которая именно из них наиболее заслуживает твоего внимания? Которая из них приведет к раскрытию преступления, а не заведет всю работу оперативников и самого следования в тупик? Заранее о таком никто не может ничего знать с абсолютной достоверностью. Даже самые опытные работники. Не то, что он, начинающий следователь.

Тихон Васько был еще тем типом. Любил потянуть все, что где-то плохо лежит. А так как такое на его жизненном пути случалось не так уж редко, то он и тянул. Тянул и днем, и ночью, нужна эта вещь ему или вовсе без надобности. Он всегда руководствовался тем принципом, что в хозяйстве все пригодится.

Не имея лошадей и совсем не разбираясь в том, как с теми лошадьми управляться, он собрал немало конской упряжи. Только потому, что отдельные элементы ее когда-то где-то плохо лежали.

Совсем не разбираясь в электричестве, он насобирал целую коллекцию электродвигателей. Потому что можно было в свое время потянуть. Где-то они таки понадобятся. Если не теперь, то в четверг. Если не в этом году, то в будущем…

А то, что все собранное им богатство им не заработано и что досталось оно ему нечестным путем, его волновало мало. Вернее, он о том даже не заморачивался.

Макар Калитченко хорошо знал об особенности характера своего недалекого соседа, и даже иногда тем довольно удачно пользовался. Когда ему что-то было нужно, он спокойно приходил к Тихону и осуществлял частичную реквизицию выявленного у него имущества. Без ордера и без судового решения, без протокола и без понятых, конечно же.

Нельзя сказать, что Тихону эта бесцеремонность милиционера нравилось. Но что поделаешь, если Макар — власть? С другой же стороны, это ему даже на руку было. Ведь, если эта самая власть знает о его незаконном пристрастии, и ничего не делает для пресечения противоправных действий, то с такой властью еще можно мириться. Даже лучше — мириться. Ведь ругаться с ней — себе дороже. Потому и пользовался Макар снисходительностью своего соседа. Но самого Тихона такая ситуация вполне удовлетворяла. Хотя и не настолько, насколько ему того хотелось. Ведь Макар лишнего не брал никогда. Вон, на конскую упряжь, например, он ни разу даже не глянул…

Как и каждый недалекий человек, Макар думал, что Тихон у него в кулаке, и что находится он там надежно и надолго. Но хитрый Тихон уже тоже давно сообразил, что и сам полицай-Макар у него на надежной привязи. Вот пусть и сидит себе в своей милиции! Может, и он ему тоже когда-нибудь понадобится…

Никто не знает, какой разговор произошел между двумя соседями, но заявление свое Тихон под диктовку Макара все же написал. Не нравилось ему это дело! Ох, и не нравилось! Чуяло сердце, что эта бумага большой неприятностью обернуться может. Но отказать милиционеру почему-то не посмел. Ведь давно уже привык к тому, что эта «власть» для него не вредная.

На допросе он вел себя довольно непринужденно. Даже немножко дерзко. Еще бы! Ведь допрашивают его не как подозреваемого, а всего лишь, как свидетеля. Свидетеля, чьи показания можно было принять во внимание, а можно было и не придавать им значения. В душе он, конечно же, желал, чтобы то его заявление просто взяли — и выбросили в мусорную корзину. Он ничего не имел бы против того. Не возражал бы. Он ведь только несун, даже не вор, чем он себя всегда утешал. Так зачем же ему на кого-то напраслину возводить?

Его серенькая совесть позволяла ему иногда обманывать других людей. При этом он всегда успокаивал себя мыслью о том, что лох — он и в Африке лох. А, если так, то бросить лоха — святое дело. Но не в тюрьму ведь человека сажать! Да еще и чуть ли не под «вышку» подводить!

Какой-то очень тонкий и убедительный ход сделал тогда полицай-Макар, что вынудило Тихона признать свое поражение в споре с ним и написать то злосчастное заявление. Конечно, он уже и тогда догадывался о том, что придется что-то и следователю объяснять и что на суде, скорее всего, тоже выступать придется. Но думал, что выкрутится. Ведь до сих пор всегда сухим из воды выходил. Так почему бы судьбе теперь от него отворачиваться?