Читать книгу "Моя легендарная девушка - Майк Гейл"

Я встал с кровати, открыл окно и сел на подоконник, свесив ноги наружу. Раскуривая сигарету, я слегка пукнул. От души хихикнув, я вдохнул вместе с дымом холодный сырой воздух и закашлялся, поперхнувшись мокротой. Я и сам не замечал, до чего душно было у меня в квартире, а теперь я словно бы видел, как застоявшийся воздух вытекает в окно. Моя сигарета светилась тепло и призывно. Длинный столбик пепла упал мне на джинсы. Я стряхнул его и снова подумал о еде. Затушив сигарету, я слез с подоконника и пошел на кухню. Я открыл банку спагетти и вытряхнул их в кастрюлю, затем включил плитку на полную мощность. Я как раз собирался снова закурить, как тут зазвонил телефон.

18:08

— Как твои дела, милый? — спросила бабушка.

— Неплохо, — ответил я. — Не жалуюсь. А как твои дела, бабушка?

— Спасибо, хорошо, милый. А твои?

— Неплохо. А твои?

— Прекрасно. А твои?

— Здорово. А твои?

— Чудесно!

Моя бабушка еще не впала в маразм, и я тоже. Просто у нас была такая маленькая общая шутка, хотя я и не был до конца уверен, что бабушка понимала сущность моей иронии. Что до меня, то таким способом я сглаживал напряжение, вызванное тем фактом, что между нами нет ничего общего, кроме Франчески Келли (моей матери). Мы могли говорить друг с другом часами, но не по телефону. Как правило, мы выражались штампами, потому что так безопаснее, но если бабушка не до конца понимала эту шутку, то это значило только одно — я дурной внук с дерьмовым чувством юмора.

— Твоей матери нет дома, — сказала бабушка.

— Нету? И где же она?

— Не знаю, — ответила бабушка. — Наверное, ушла куда-нибудь.

— Ага.

— Ага.

Я ввел новую тему:

— А неплохая погода стоит, правда?

— Не совсем, — сказала бабушка. — У нас здесь льет как из ведра. Миссис Стафф из дома напротив говорит, это самый холодный сентябрь в истории.

— Неужели?

— Самый холодный в истории.

— Никогда бы не подумал.

— С наступающим днем рождения, — сказала бабушка. — Я бы завтра позвонила, милый, но миссис Бакстер уговорила своего мужа свозить нас в Озерный край. Ты ведь не обижаешься?

— Конечно, нет, бабушка, не беспокойся. Счастливой поездки. Привези мне кендальского мятного пирога, а?

Бабушка засуетилась:

— Тебе нравится кендальский мятный пирог? Да я тебе целую гору привезу.

— Спасибо. Было бы здорово.

— Ладно, я, наверное, пойду. До свидания, и веселого дня рождения.

— Спасибо, я повеселюсь.

— И вот еще, пока я не забыла, знаешь, моя открытка опоздает. Я весь день вчера звонила твоей матери, чтобы узнать адрес. Ну, последнюю почту я уже все равно пропустила. Она придет где-то ко вторнику. Ничего? Лучше поздно, чем никогда.

— Конечно, бабушка. Лучше поздно, чем никогда. — Я посмотрел на бабушкину открытку, которая лежала на магнитофоне. Может быть, она все-таки начинала впадать в маразм?

Я положил трубку, раздумывая над тем, что мне делать с пожизненным запасом кендальского мятного пирога, который она обязательно для меня купит. И тут я понял, что мои спагетти сгорели. Я вспомнил о своем обеде, потому что дым уже просочился под кухонной дверью и достиг датчика пожарной сигнализации, которая теперь испускала вопли невероятной высоты. Я провел в этой квартире пять дней и слышал ее уже в шестой раз. Она была слишком чувствительной — стоит тосту чуть сильнее подрумяниться, как она уже врубалась. Всякий раз, как это происходило, весь дом включался в игру на психологическую выносливость. Лозунг этой игры гласил: «Я лучше сгорю заживо, чем потащусь из моей жалкой однокомнатной квартиры выключать сирену». Правила простые, пусть и немного бесцеремонные: посмотрим, как долго ты сможешь выносить этот звук, прежде чем встанешь с постели, спустишься на первый этаж и выключишь сигнализацию. В доме было шесть жильцов — я выключал ее один раз, жильцы двух квартир на первом этаже — по два раза каждый, и старик с третьего этажа — тоже один раз. Мужчина из четвертой квартиры на моем этаже и женщина из шестой — с третьего ни разу этого не делали, из чего я заключил, что либо они были глухие, либо слишком серьезно относились к жестоким играм типа русской рулетки.

Несмотря на шум, первой на очереди стояла другая проблема — догорающие спагетти. Распахнув настежь дверь кухни, я ожидал столкнуться со сценой из «Восставших из ада»[62], но был приятно удивлен тем, что оказался просто окутан клубами густого, едкого, черного дыма. Почти тут же мои глаза наполнились слезами, я крепко зажмурился, вслепую дотянулся до ручек плиты и выключил конфорку. С помощью маминого сувенирного полотенца из Бормута я вынес кастрюлю из кухни, открыл окно в комнате и выставил кастрюлю на подоконник снаружи, не забыв окно за ней закрыть. Дыму теперь деваться было некуда, и он стоял в квартире, как вечерний лондонский туман в фильмах Бэзила Рэтбоуна про Шерлока Холмса. Пришло время прогуляться.

Когда я открывал входную дверь, женщина с первого этажа в махровом домашнем платье и огромных тапочках вышла из своей квартиры. Раздражение клубилось у нее над головой черной тучей. Она встала на цыпочки и с трудом дотянулась до кнопки отбоя на контрольной панели. Я по-соседски ей улыбнулся. Она сердито посмотрела на меня. К тому времени, когда я дошел до калитки, сирена затихла.

На улице снова шел дождь. Арчвей выглядел еще более уныло, чем обычно. Дождь, казалось, смыл все цвета, оставив только блеклые, как собачье дерьмо, оттенки серого и коричневого. Я вжал голову поглубже в плечи (воротник все еще вонял) и поспешил к магазинчику неподалеку.

Хозяйкой магазинчика на Холловей-роуд была старая итальянка с совершенно белыми волосами и кожей цвета жареного цыпленка. Судя по вывеске, ее сыновья тоже были в деле, но я их никогда не видел, так что при случае не смог бы этого подтвердить. Мои претензии к ней, а также причины, по которым она оказалась в моем умозрительном списке достойных отмщения (в самом конце, между управляющим моего банка и мужской одеждой фирмы «Фостер»), заключались в том, что у нее было такое отношение к покупателям, которое вселило бы гордость в душу Муссолини. Каждое утро, когда я забегал в ее магазин, она была привязана к телефону на прилавке, как ребенок пуповиной — к матери, намеренно игнорируя покупателей. Паузы в разговоре, как я выяснил в четверг на собственном опыте, приходилось ждать иной раз до шести минут. Я ненавидел эту женщину, и сейчас, все еще пребывая под действием ярости, внушенной мне Саймоном, я решил, что время возмездия настало.

Она, как обычно, сидела за прилавком и, как обычно, очень громко разговаривала по телефону, время от времени повторяя одно и то же итальянское слово и сочувственно качая головой. В магазине никого больше не было, только мы двое. «Итальянская Бабушка против Вильяма, Учителя Английского. Динь! Динь! Первый раунд». Не знаю, что на меня нашло, но я запихнул два батончика «Йорки», пачку «Роло» и номер «Космополитен» в карман пальто и вышел, не заплатив. Я даже не притворился, что не нашел того, за чем пришел. И хотя она так и не подняла взгляда от прилавка, все равно, выйдя на улицу, я пустился бежать, как оглашенный из пословицы, и так бежал до самой квартиры, представляя, как она, неожиданно заметив мое преступление, прерывает разговор на полуслове и в гневе призывает сыновей — зарезать меня, поскольку дело идет о чести семьи и семейного бизнеса.