Читать книгу "Культурный конфликт - Елена Ронина"

– Павлик, а я-то тут при чем?! Не я ж на саксофоне играть буду!

Павлик немного задумался – видимо, соображает: а действительно, зачем я ему нужна? Чувствую, не найдя для себя правильного ответа, со вздохом отвечает:

– Ну, всё равно приезжай…

С Антошкой всё было по-другому, я присутствовала на всех занятиях, понимая, что так для него комфортнее. В принципе так требуют педагоги, чтобы вечером мама могла контролировать правильность самостоятельных занятий. Но даже не то важно, чтобы вечером я могла ему что-то подсказать, – это время прошло для него очень быстро, он сам мог уже подсказать всё что угодно и кому угодно. Ему просто нужно было периодически упереться в меня на занятии взглядом. Я этот взгляд принимала, перерабатывала его мысли, уже переработанными посылала обратно, и он мог работать дальше.

Между прочим, это осталось с нами на всю жизнь. Если идет выступление Павлика, нам с Антоном комфортнее смотреть не на сцену, а друг на друга. Движением губ и бровей мы подаем друг другу знаки: «Опять сфальшивил! А вот это – молодец! Вот дурачок маленький!» – и так далее.

Мы отдыхаем взглядами друг на друге, отдаем энергию, просто что-то объясняем. Нам не надо ничего говорить вслух, достаточно просто посмотреть друг на друга, чтобы понять, что нам что-то понравилось, или мы услышали что-то знакомое, или у нас возникли одинаковые ассоциации. Мой муж периодически обижается на нас:

– Ну что вы опять смеетесь?

А действительно, что? Вслух не было произнесено ни слова, но что-то произошло, понятное только нам двоим, да и объяснять это тяжело или очень долго.

Антон уже взрослый стоит на сцене ночного клуба, ловлю его хитрый взгляд:

– Мама, заткните уши!

Потом со сцены идет череда непереводимых слов. На мой страшный взлет бровей: «Кошмар, мне стыдно!» – его скромная улыбка: «Простите».

Бывают моменты, когда мы ругаемся, и Антон исчезает из моей жизни. Я ощущаю на себе это физически. Сейчас уже МНЕ надо отдохнуть в его глазах. Тогда я открываю на компьютере его большую фотографию, пару минут мы смотрим друг на друга, и я снова человек.

Еду на репетицию к Павлику и вспоминаю практически точно такой же звонок. Как же всё повторяется в жизни!

– Мама, сегодня будет первая репетиция оркестра!

– Антош, это здорово!

– Что в этом здорового, я в этих нотах ничего не понимаю! Ты когда приедешь?!

– Антош, я сейчас убежать не смогу, у меня зарплата…

– Мама!! Я же ничего не сыграю!

– Господи, не голоси, выезжаю, – и я несусь через всю Москву, чтобы успеть на эту непонятно зачем мне нужную первую репетицию оркестра. Естественно, опаздываю. Ну у меня же нет, в конце концов, самолета! И даже машины!

Вбегая в школу, уже вижу, что дети один за другим выходят на сцену. Антоша, как всегда где-то посередине, не первый и не последний, с флейтой в руке, уничтожает меня взглядом: «Ну как же ты могла так опоздать?!»

У меня обрывается сердце. Посылаю ему ответный посыл: «Ты умный и очень способный, разберешься, не дрейфь, я буду за дверью».

И дальше в течение часа стою, прислонившись плечом к закрытой двери аудитории, пытаясь расслышать среди общей какофонии родную флейту.

Ну вот, занятие закончилось, Антошка выбегает довольный:

– Мам, так здорово, и совсем не страшно. Ты слышала, как у нас красиво получается? Мы в этом году должны в консерватории играть!

Антоша говорит захлебываясь, а я бреду рядом чуть живая домой и думаю: чего я так неслась? И так было понятно, что всё у него получится. Надо все-таки ребенка к самостоятельности приучать.

Оркестр вошел в нашу жизнь мощными шагами, не оставляя совсем свободного времени. Руководитель оркестра Анатолий Васильевич Чубаров – огромный мужик и заслуженный музыкант – считал, что музыкой если заниматься, то нужно заниматься постоянно. Есть свободный день в неделю – воскресенье – давайте посвятим его оркестру! Заканчивается репетиция среди недели в 18:00, а продлим ее до 20:00, чтобы после репетиции сразу в кровать, а не по улицам мотаться и заниматься неизвестно чем! А если мы на репетиции все уже отрепетировали по сто раз, все равно сидеть! Не расходиться! Вот вам истории поучительные из жизни, чтобы такими оболтусами, как сейчас, не оставались.

– Я из вас людей сделаю!

И это была не просто угроза. Анатолий Васильевич действительно делал из этих мальчишек людей. Оркестр-то духовой. И там не только флейты и кларнеты, а еще и тубы, и валторны, и другие огромные и страшные медные инструменты. Кто на них играл? Как правило, непутевые мальчишки, которых какими-то судьбами в музыкальную школу занесло, но на элитные инструменты их, естественно, никто не принял. И способностей, и блата не хватало.

Тут их подбирал Чубаров и ковал из них музыкантов в принудительном порядке. Из поля зрения их уже не выпускал, общался с их не всегда благополучными семьями, следил, чтобы ребята не пропускали занятия, а уж посещать регулярно оркестр – это само собой. Оркестр нельзя было бросить и после окончания музыкальной школы. Обычно туда ходили до восемнадцати лет уж точно. А потом многие так свыкались, что продолжали играть и дальше. И стояли на концертах в последних рядах такие дядьки здоровые с усами и дули с наслаждением в свои трубы.

Концерты духового оркестра проходили на «ура». Когда игрался «День победы», вокруг нашей музыкальной школы рыдали два квартала. Ребята действительно играли и слаженно, и с душой, да и нравилось им это дело. А потом уже и с огромной гордостью за то, что они делают. Особым шиком было, когда Чубаров выходил на сцену, взмахивал палочкой, ребята начинали играть и… он со сцены уходил. И вот совершенно одни, безо всякого руководства, так же браво и четко музыканты играли произведение до конца. Чубаров уже выходил на аплодисменты и крики «браво». Это была первая проверка медными трубами для маленьких музыкантов. Из зала хлопали, кричали «бис». Ребята не могли скрыть своего счастья. Это ИМ хлопают, это ОНИ заслужили овации, это ИХ никак не отпускают со сцены и просят сыграть еще и еще! Антошка одновременно спрашивал глазами:

– Ну как? – и смотрел на меня строго: – Прекрати плакать, не позорь меня, – он почему-то всегда думал, что сильно опозорится, если кто-то увидит мои слезы.

– Ты играл лучше всех, не плакать не могу, – посылала я назад заплаканный взгляд.

А вообще на всех концертах я очень любила отгадывать из сидящих в зале людей учителя и маму выступающего ребенка. Все остальные просто слушают, наслаждаются музыкой. А эти двое не просто переживают, они двигаются в такт музыке, напрягаются перед каждым трудным местом, улыбаются и переводят дыхание, когда всё самое сложное уже позади, и единственные после выступления не могут хлопать. У них просто нет сил, и они никак не могут отойти от того напряжения, которое только что пережили. Думаю, эмоционально эти двое тратят ровно столько же энергии, что и музыканты на сцене.