Читать книгу "Мифологемы. Воплощения невидимого мира - Джеймс Холлис"

Шекспир «Буря»

Насколько же выбор, который мы делаем сейчас, продиктован «мраком прошлого и бездной времени» и как наша история потерялась в детстве, когда мы стали проживать истории других людей?

Отчасти наше интуитивное детское знание заключается в том, что мы оказались в этом мире вместе со своей историей, которую получили от богов. То, как мы воплощаем в жизнь эту историю, испытывая муки по-разному распятого Эго, стремящегося к ощущению комфорта и безопасности, составляет содержание мифологемы, которую Юнг назвал мифологемой индивидуации. Индивидуация, которую слишком часто путают с индивидуализмом наряду с сопутствующими ему нарциссизмом и самолюбованием, чаще всего является суровым испытанием и сопровождается новыми вызовами, страхом, ложными целями и смирением перед богами.

Нарушение этого индивидуального мифа приводит к появлению самых разных патологий и к всевозможным страданиям: как нашим собственным, так и тех, кто нас окружает. Такое невольное предательство причиняет раны телу, самости и другому и вызывает расщепление, которое мы называем «неврозом». Избегать исполнения требований, которые предъявляют нам боги, это и есть основная патология нашего времени, которой подвержены все мы.

В материнской утробе наши глаза не видят, легкие не дышат – мы совершаем вневременное плавание во внутреннем океане. Время и сознание могут появиться только при рождении. Нет ничего удивительного в том, что изначальный миф всех людей -это миф о потере рая, то есть об утрате первичной связи, и что изгнание в сферу сознания становится возможным только ценой этой потери.

Хотя в существенной мере наша идентичность является генетически и культурно обусловленной, следует отметить, что все мы травмированы вдвойне, испытывая состояния подавленности и покинутости (overwhelment and abandonment). При такой интенсивности, степени воздействия и длительности этих экзистенциальных событий посредством проб и ошибок у нас формируются адаптивные стратегии, в лучшем случае основанные на частичном «считывании» мира. Хотя жизнь даст нам другие объяснения, другой опыт отношений, другие силы, очень немногие парадигмы самости и мира станут для нас важнее тех, с которыми мы столкнулись, когда были больше всего уязвимы и впечатлительны и меньше всего способны видеть альтернативы и рефлексировать.

И как же мы можем предъявлять к жизни права на свои истории, если мы находимся под преобладающим воздействием искажающих психологических линз и стратегий поведения, которыми управляет страх? Вследствие этого неизбежного конфликта природы и воспитания, души и реальности мы утратили связь с индивидуальным мифом и попали в какой-то чужой миф. Тогда оказывается, что наша жизнь проходит в соперничестве двух мифологий: одна из них была дарована богами, а другую мы приобрели посредством интерпретаций «прочтения» мира. Мы представляем собой разделенное пополам государство и сами для себя являемся иностранцами.

Древнее наставление Дзен – найти лицо, которое было у нас перед сотворением мира, – означает вспомнить свой изначальный миф. При этом наши истории являются разрозненными и бессвязными. Мы даже можем играть второстепенную роль в истории, которую мы называем своей жизнью. Иногда мы являемся всего лишь читателями, которые терпеливо, до самого конца, ждут, чтобы понять, о чем, собственно, роман, – это отрывочное, скудное и лишенное цельности повествование. И слишком часто мы узнаем, что прожили жизнь кого-то другого, чью-то другую историю.

ИСТОРИЯ ОБ ИСТОРИЯХ

Как правило, сказанное лучше всего пояснить на конкретном примере – размышляя над историей какого-нибудь человека. Франц Кафка был одним из тех, кто написал свою историю под диктовку собственных травм. Он писал ее, чтобы себя спасти, чтобы выразить свой глубинный инсайт и чтобы получить некое облегчение. Однако он не получил никакого облегчения.

Например, короткий рассказ Кафки «Приговор» может служить иллюстрацией силы отцовского комплекса, в данном случае – негативного отцовского комплекса. Вспомним о том, что система ценностей – мощный аффект и связь с историей – обычно является примитивной, феноменологической и эмпирической[196].

Архетипическое имаго отца служит в качестве мифологемы для решения задачи деятельности, а именно той степени, в которой мы можем почувствовать свою состоятельность и психологический вес (gravitas). Мы должны найти способ пробудить свои силы на благо служения душе. Если человек чувствует уверенность в законности такой попытки и обладает мужеством, чтобы ее осуществить, то тем самым он содействует воплощению позитивной отцовской мифологемы. Если сознательно или бессознательно человек чувствует, что задача ему не по зубам, значит, его энергия является отрицательной. Мы обязаны разобраться в том, какая энергия (положительная или отрицательная) определяет нашу историю. (Энергетическая заряженность мифологемы лишь отчасти является следствием реального переживания имаго отца; она усиливается или ослабляется другими переживаниями, связанными с культурой или отношениями с другими людьми.)

Как Юнг видел в комплексе осколок личности, так и мы можем видеть в таких комплексах осколки мифологем, активированных сознательными и бессознательными стимулами, отыгрывающих свои архаические программы и воссоздающих нашу идентичность через огромные пространственно-временные интервалы.

Из-за того, что Кафка жил с требовательным отцом, не получая от него одобрения, индивидуальное странствие Кафки превратилось в противостояние воздействию силы, превышавшей его собственную. Он экстраполировал столкновение со своим не признающим жизнь отцом на отношения с богом патриархальной религии своего народа. Он получил степень доктора права, но зарабатывал на жизнь тем, что чертил рабочие таблицы для служащих страховой компании.

В рассказе «Приговор» молодой человек писал письмо своему другу, уехавшему в Россию и проживающему там. Жителя Восточной Европы Россия начала XX века должна была увлекать всевозможными открытиями и приключениями, как в свое время привлекала людей Северная Америка. Друг по переписке зовет главного героя рассказа покинуть Прагу и приехать в Россию, чтобы начать новую жизнь. Отец главного героя находит письмо и говорит юноше: «…я приговариваю тебя к казни – казни водой!»[197]

Подчинившись отцу, молодой человек перебегает улицу, бежит на мост, и, перекинув ноги через его перила, бросается в воду. Конец рассказа вызывает шок, он даже кажется невероятным. Нам хочется сказать: «Но ведь в жизни так не бывает!» Так случайно человек не может покончить с жизнью, – скажем мы; ни один человек не обладает такой властью над другим человеком. При этом многие из нас проживают такие ядерные мифологии, отказываясь от своих собственных возможностей посредством избегания или такого поведения, которое заведомо обрекает на провал. Такая обессиливающая мифологема противоречит жизни, мешает проявлять риск и решимость, заставляет отречься от своей истории.