Читать книгу "Мифологемы. Воплощения невидимого мира - Джеймс Холлис"

Однако на самом деле вкус к жизни и ее смысл все время связаны с некоторыми вопросами, на которые мы ищем ответ. В своей книге On This Journey We Call Our Life[192], я попытался обозначить десять таких вопросов, которые соответствуют сущности нашего странствия; я уверен, что если мы не станем задавать масштабных вопросов, то наша жизнь будет очень мелкой и ограниченной во всех смыслах. Однако нам нужно рассмотреть и некоторые менее осознанные и менее глубокие вопросы, которые определяют нашу жизнь.

«Как мне почувствовать себя в безопасности?» – такой вопрос может лишь вызвать обострение тревоги, ибо, с чем бы мы ни связали свое ощущение покоя, отвечая на этот вопрос, – с деньгами ли, с подходящим партнером или с предсказуемым Богом, -такое ощущение лишь еще больше усилит нашу тревогу: даже старательно предусмотрев все, мы на самом деле никогда не окажемся в безопасности. Если мы зададим вопрос: «Как мне найти партнера, который бы отвечал моим потребностям?» – то вследствие возможности управлять Другим, заложенной в самом этом вопросе, а также вследствие обособленности (separateness) Другого мы тем самым уже разрушаем отношения, к которым обращаемся в поисках нарциссического удовлетворения.

Если человек спрашивает: «Как мне сделать так, чтобы люди меня любили и уважали?» – то его неопределенное отношение к Самости будет постоянно подрывать его сознательные намерения и создавать атмосферу, в которой его сомнения в себе будут вызывать сомнения в нем у других людей. Проживание такого вопроса по существу побуждает человека действовать исключительно как исполнителя, который живет лишь для того, чтобы улавливать вкусы других и им соответствовать.

Если человек спрашивает: «Как бы мне не оскорбить Бога?» – то вполне возможно, что прежде всего он обидел Бога тем, что уклонился от индивидуации и тем самым нанес ущерб осуществлению воплощаемой им цели. Как правило, скрытый, а иногда и явный вопрос нашей родительской семьи становится и нашим тоже, и редко встречается человек, который по-настоящему преодолел мощь такого бессознательного мифологического двигателя.

Вспоминаю, что, будучи в том же юном возрасте, как сейчас мой внук (могу определить свой возраст на тот момент достаточно точно по месту, где мы тогда жили), я задавал другой вопрос. Помню, я сидел на траве и смотрел в небо. Я думал, – если употреблять язык, на котором разговаривают взрослые, – что небо образует свод, так сказать ячейку, которая является одной из множества ячеек мозга великого мыслителя, бога, и что я и весь известный мне мир представляли собой мысль, быть может, даже сон этого великого мыслителя.

Вместе с тем мне приходило в голову, что у этого мыслителя или сновидца могла появиться другая мысль, другой сон, и тогда бы я исчез. О своих размышлениях я не говорил никому, так как боялся насмешек, а может быть, я коснулся какой-то запретной области, как это случилось, когда я впервые узнал о «сексе», невинно распевая пошлую песенку, которой научил меня другой мальчик. Было ясно, что от таких вещей лучше держаться подальше. В тот самый момент секс стал для меня нуминозным. Это было во время Второй мировой войны; я шел, радостно горланя песенку, которую не могли не услышать все, кто жил по соседству: «Потерял я ногу в армии, / вторую на флоте, / яйца в Ниагаре, / а нашел все у себя в супе». Еще я пел (отвечая на ваш вопрос): «Работай и насвистывай: / Гитлер – капут, / Муссолини хвать его за уд, / и с тех пор у него не стоит».

Эти песенки притягивали мое внимание, но не потому, что я хорошо разбирался в теме, а просто они были ритмичными. Я скоро понял, что в таких областях ничему нельзя научиться легко и непринужденно, и эту благоразумную мысль я распространил заодно и на все теологические спекуляции.

В те дни мы фантазировали о том, чтобы кто-то отвел нас в сторонку и нашептал нам на ухо все о смысле этого странствия. Жизнь казалась необъятной, тело не слушалось рассудка и вело себя анархично, общество предъявляло жесткие требования, а мы им подчинялись. И потом, в последующие годы, пережив всевозможные аварии на магистрали жизненного пути, пережив побоища, оставляющие незаживающие раны в сердце, мы так и не знаем ответа ни на вопрос Эджи[193], ни на вопрос Рильке. Если избегать осознания, с сопутствующим ему болезненным свойством нести ответственность, то возникает желание порицать других, даже если во всех сериях этой нескончаемой внутренней мыльной оперы нет других актеров кроме нас. Осознав, быть может, мы могли бы что-то сделать; быть может, дело заключается в том, чтобы разобраться, какие мифы мы проживали.

Теперь вы знаете: ваши родители прекратили поиск и перестали задавать вопросы. Мнительные учителя, косматые священники и щеголеватые политики, – все они сделали то же самое. По существу ответов не знал никто: ни тогда, ни потом – и не знает сейчас. Тем не менее ваш миф живет у вас внутри, совершает для вас выбор, создает историю, приближает будущее. Над нами имеет власть все, что мы не осознаем, а осознаем мы очень мало, даже те из нас, кто пытается это сделать. Гораздо больше нас создает наша история, чем ее создаем мы.

Все, что мы оставляем без внимания в мифе, который раскрывается у нас внутри, непременно приходит к нам или, как всенепременно оказывается, – это еще неустанно повторял Юнг – приходит к нам как бы по воле Судьбы. Например, имаго наших родных, ощущение самости, ощущение Другого и сценарий воспроизведения [паттернов] будет порождать у человека склонность снова и снова выбирать партнеров с одинаковым типом личности, повторять прежнюю динамику и делать похожие выводы[194].

Или может оказаться так, что мы постоянно сталкиваемся с такими же ограничениями выбора, которые стесняли родительскую семью. Тогда мы либо молча приспосабливаемся к таким ограничениям и тем самым перечеркиваем возможность своей индивидуации, или же тратим огромную энергию в попытках геперкомпенсации таких ограничений и тем самым невольно создаем иные искажения в своем мифе.

КАК ПОТЕРЯЛАСЬ ИСТОРИЯ?

О, дух прошлого, унесенный ветром, возвращайся обратно!

Томас Вулф[195]«Ангел, оглянись назад».

Что еще

В глубокой бездне времени ты видишь?