Читать книгу "Набор фамильной жести - Ирина Алпатова"

Ладно, Паша не стала принимать близко к сердцу эти бредни насчет ползающего на коленях отца, она пропустила их мимо ушей.

– А где… И что с ней случилось?

– То, чего и следовало ожидать. Ей не нужно было рожать, так считали врачи, и я тоже так считала. У них с Николаем долго не было детей, и вот именно в такой момент Лилия узнала, что ждет ребенка. Немыслимо. Почти сорок, это, знаешь ли, и для здоровой женщины поздно, а уж Лиля всегда была хрупкой до прозрачности. Она умница, талантливая пианистка, между прочим. А повела себя как обычная баба. Рожу, и все тут. – Старушка помолчала. – Я думаю, что Николай, если бы узнал, что она ждет ребенка, с ума бы сошел. Две бабы, и обе беременные.

Ну вот, она его прогнала и ничего говорить не стала. Беременности обрадовалась, не знаю как. Сказала, что это ей дар великий, что о большем она и мечтать не может. Мне тоже велела молчать, мол, рожу для себя, это мой, и только мой ребенок будет. Вот и родила. Она умерла через три месяца – сердце остановилось, и все. Я то время не очень хорошо помню. Наш отец, твой дед, за год до этого умер, потом Лилия. Николай тебя взял в новую семью. Я бы не справилась, Прошка. Я никогда с детьми не имела дела, я испугалась и сама в больницу попала, просто не выдержала этой абсолютной пустоты вокруг.

Паша судорожно перевела дыхание, и тетя истолковала это по-своему:

– Нет, ты не думай, я тоже с сердцем слегла. Это потом уже стерва придумала меня чокнутой объявить, когда Николая не стало. И ведь нашла, чем меня сюда заманить. Наталья – а мы с ней всю жизнь, с первого класса друг друга знали – мол, в этом пансионате и при смерти лежит и меня зовет. И я приехала, Прошка, сама приехала! Я никогда ни в ком не нуждалась, не привязывалась ни к кому, кроме отца и сестры, а с возрастом сентиментальной стала, что ли, и поехала… все-таки Наташа была единственной подругой, с детства, после смерти Лили только она…

– А она тут… была? – очень тихо спросила Паша.

– Не знаю, мне сказали, что я опоздала, она уже умерла. Если она меня и в самом деле сюда звала, то уж точно не навсегда, знаешь ли. – Голос тети стал как будто жестяным.

– И вас никто не искал?

– А некому было, я всегда держала всех на расстоянии. Да и кому нужна одинокая вздорная старуха? И я даже представить себе не могла, что мне тоже дар будет в виде Шуры…

«Меня тоже, наверное, никто искать не станет, если что», – подумала Паша и испугалась этой мысли. Старая дама бредила, говорила чушь, ей нельзя было верить.

– Но зачем?! Для чего все это? – Теперь Паше хотелось, чтобы эта странная старуха выкинула какой-нибудь нелепый номер или произнесла откровенную глупость, чтобы не было так невыносимо тяжело дышать, чтобы стало ясно, что все это лишь игра ее больного воображения.

– Зачем? Хотя бы затем, что теперь эта дрянь – моя опекунша, как я понимаю. У полоумной, но очень небедной старухи нет никого из близких, про племянницу знаем только мы с Шурой да она. Маринка – десятая вода на киселе, но какая-никакая родня. По крайней мере, она наверняка расстаралась это доказать. Лилия ее сама в наш дом пустила, занималась с ней, бездарью. Как же, девочка из провинции, рано осиротела, ничего хорошего в жизни не видела, но так мечтает о сцене! Вот она сестрицу и отблагодарила, тем более что мечтала в основном о «положении». Николай оказался очень кстати. А главное, Прошка, это коллекция картин самого Воронцова! Вот человек и заботится. Уж не знаю, что она придумала, но, полагаю, с ее изворотливостью ей было не особенно трудно.

Да, подумала Паша, наверное, не очень.

– И поверь, Прошка, – сухая скрюченная лапка коснулась Пашиной руки, – если бы все так не случилось, мы бы с тобой общались. По крайней мере, я на это надеялась. Николай просил меня подождать, не говорить тебе правду, пока ты не подрастешь, и потом все тянул и тянул, мол, это тебя травмирует. Мне кажется, он просто боялся, не знал, как ты к этому отнесешься. Когда он умер так внезапно, я подумала, что Маринка только и ждет, чтобы от тебя избавиться, а она по-другому рассудила. Решила, что лучше считать тебя своей родной дочерью, чем единственной наследницей Воронцовых. И избавилась от меня.

Я тебе писала несколько раз, пока могла, но давно. Вот. – Тетя поднесла к Пашиному лицу руки, и та увидела изуродованные болезнью, скрюченные пальцы. – Это мне, Прошка, наказание божье, я знаю. Я ведь тоже рисовала раньше, не так, как отец, но все же. Для меня живопись была самым важным делом в жизни. Я отца к Лиле ревновала, как же так, я – художница, как и он, а Лиля – в любимых дочках? Хотя теперь я ничего не знаю… Считала, что имею право жить только творчеством, пусть другие тратятся на пустяки, только не я. И вот итог. Ни живописи, ни… Но слава богу, мы встретились все-таки, хотя бы и так. Я хочу, чтобы ты знала про свою мать, она тебя любила. Пусть недолго, но изо всех сил. И я… Хоть на старости лет поняла, что есть вещи не менее важные…

Тетя что-то еще говорила, но Паша слушала плохо. У нее кружилась голова. Появилось ощущение, что лунный свет, заполнявший комнатушку, стал вязким и непрозрачным, голос собеседницы звучал глуше, будто она говорила сквозь вату.

Самым страшным было то, что она говорила правду. Теперь Паше казалось, что она и сама эту правду давным-давно знала, даже тогда, когда читала пугающие записки, когда была в комнате той, ненастоящей родственницы. И очень хотела сделать вид, что верит Римме, верит плешивому заву, потому что так было проще. Она сама с собой играла в игру «холодно-горячо», и теперь стало горячо, горячо так, что обжигало сердце. Вот только имя Лилия было ей совершенно незнакомо, имя женщины, которая Пашу очень любила.

Они обе замерли, когда дверь приоткрылась и в комнату вползла уже знакомая тень.

– Пална, – свистящим шепотом заговорила она, – позна уже. Или рана. Увидит кто, Римке нажалуются. Тебе же плоха будет.

– Мы еще ни о чем не поговорили! – Тетя снова повернулась к Паше. – Самое главное, это твое наследство, Прошка. Ты – единственная, и мы должны это доказать! Они не знают, есть ли документ, если бы эта змея была уверена, что завещания нет, она бы меня уже живой в могилу закопала, а она не уверена… А я его не написала…

– Не надо никаких завещаний! Я тебя, то есть вас, отсюда вытащу! Приеду и заберу.

– Боюсь, это будет непросто, Прошка. По-хорошему не получится, уж она постаралась. – И все равно в голосе тети послышалась такая надежда, что у Паши перехватило горло от подступающих слез.

– Я тебя украду. Я знаю как. Приеду в следующие выходные и украду.

Тетя смотрела на нее, прижав к груди больные руки, а Пашу почти трясло. Шура сунулась к ним и сказала, обращаясь к тете:

– Я тута буду и пособлю. Давно пора, Пална. А по-другому и нельзя.

Вот так, тетя и Шура поверили ее словам сразу.

Паша торопливо поднялась с кровати, потащив с себя одеяло, а вместе с ним и еще что-то тяжелое, трудное. Только вряд ли его удастся снять с себя так же легко, как эту серую тряпку. И как в первый раз, тетка протянула руку и коснулась Паши, только теперь не волос, а плеча.