Читать книгу "В Сибирь! - Пер Петтерсон"

— Свартскуг, конечная.

Открывается задняя дверь, мы выходим. Я вижу магазин с темными окнами, хутор в стороне, возможно, за поворотом есть еще несколько домов, а так кругом густой лес. Вожатый встает на дорогу и идет, шофер в автобусе закуривает, и это единственное освещение. Я замираю в сомнении, потом подхожу к передней двери и стучу. Она открывается. Водитель наклоняется ко мне, сжимая в зубах сигарету.

— Да? — спрашивает он. Я стою и смотрю на него; галстук удавкой и форменная фуражка с глянцевым козырьком, затеняющим лицо так, что я не могу разглядеть глаз и не помню, что мне было надо.

— Да? — повторяет он раздраженно, и я вынимаю из кармана пачку сигарет, вытряхиваю одну и беру ее между двух пальцев. Он достает коробок и сидит, а я стою, но он не шевелится. Приходится мне подниматься на две ступеньки. Он зажигает спичку, в салоне тепло, я наклоняюсь прикурить, не глядя ему в лицо.

— Спасибо, — благодарю я и выхожу из автобуса. Двери закрываются. Меня немного ведет, я затягиваюсь, зажмуриваюсь, потом распахиваю глаза. Поворачиваюсь. Он стоит метрах в пятидесяти впереди и ждет. Я делаю еще две затяжки, бросаю сигарету на землю и иду к нему. На полпути я останавливаюсь и оборачиваюсь. Автобус пустой и темный, а моя сигарета еще догорает.

Мы шли по лесной тропинке примерно четверть часа. Было темно, но он знал дорогу и, кажется, ни разу не ошибся; на деревьях лежал снег, иногда он кричал мне "Осторожно!" и придерживал ветку, чтоб она не стегнула меня по лицу, и мне за шиворот сыпался снег. Потом на небе расползлась прореха, из нее выкатилась луна, и лес кончился. Мы вышли на дорогу, покрытую нетронутым снегом, с другой стороны которой не было ничего. Я подошла к краю и посмотрела: склон круто спускался к воде, которая маслянисто темнела в свете луны.

— Бюннефьорд, — подсказал он. — Налево — дом Роалда Амундсена, а к нам направо до упора.

Мы пошли по дороге, спотыкаясь на припорошенных снегом камешках. Их дом оказался красным бревенчатым сооружением почти на дороге, за небольшой изгородью с воротами, в которые мы непременно должны были войти, потому что их составляли два огромных столба из камней, сцементированных так искусно, что они казалии монолитом; на эту работу, похвастался он, у него ушли три недели плюс два дня в постели с радикулитом. Дом выглядел теплым, хотя окна запорошило снегом, который полосами лежал и на стенах, и на крыше; на фьорд дом смотрел большими окнами, у которых хорошо сидеть по вечерам и наблюдать, как и деревьями на той стороне садится в воду солнце.

— Несодден, — показал он рукой, но я не видела в темноте так далеко, а различала только воду, елки вниз по крутому склону, и ступени, и поручни лестницы, а в самом низу лежало на двух подпорках каноэ вверх брюхом.

— Мое, — похвастался он.

Внутри была комната с большими окнами, за ней гостиная, соединенная с кухней, вдоль стены поленница почти до потолка и черная печь посередке. Холодно, у нас пар изо рта, и пол скрипит при каждом движении.

— Здесь нужно ходить в одежде, — сказал он.

— Здесь нужно поддать жару как можно быстрее, — ответила я со смехом; он смутился, но потом воодушевился.

— Есть поддать жару! — отчеканил он, отдавая честь. — Глазом не успеете моргнуть, здесь будет баня.

— Баню я люблю, — сказала я. — Вперед шагом марш!

Он выдернул несколько полешек из поленницы так решительно, что еще несколько посыпались на пол, а я нашла на столе газету. Я разодрала ее и стала комкать, но он услышал шорох, обернулся и погрозил мне пальцем.

— Не мучь бумагу, дай-ка я. — Он опустился в своем широком пальто на колени перед печкой и ножом стал снимать с зажатого меж колен чурбака длинные кольца стружки. Получилась рыхлая горка, он запихнул все это в печку, поджег одно колечко, держа его в руке, и подсунул его под низ; сначала огонек был зыбкий, и он осторожно раздувал его, но вдруг пламя с шипением прорвалось наружу, и тогда он по ложил по два полена по сторонам этого костерка и сдвинул их, оставив посередке узкую полыхающую щель, а потом м крыл дверцу, но оставил открытым поддувало, чтобы воздух снизу раздувал огонь, и сразу же внутри начало стрелять и потрескивать.

— Сухое дерево и тяга, вот и все, что нужно, — горделиво заявил он, а я захлопала варежками и крикнула:

— Браво!

Он прижал руку к груди и поклонился, свесив локоны.

— А еще печки есть? — спросила я.

— Есть одна наверху.

— Дай-ка я на нее посмотрю.

Я быстро поднимаюсь по лестнице, он следом. Второй этаж представлял собой одну комнату с небольшим окном в углу и двумя кроватями вдоль стен, вернее сказать, скатов, потому что треугольная крыша упиралась прямо в пол; пахло затхлыми постелями, как во Врангбэке, а в другом углу помещалась буржуйка на четырех ножках в форме львиных лап.

— Она греет? — спросила я.

— Обжигает.

— Тогда пошли за дровами.

Мы потопали вниз, он впереди, я за ним: между кроватями, по ступенькам лестницы, на кухню к поленнице, взяли по охапке дров и нож, и побежали обратно. Он встал на колени перед печкой и через пару минут повторил свой трюк. За окном наступила ночь, ветер плескал по окнам белой крупой, крупа сыпалась на лес и фьорд; но здесь, в доме, были только мы вдвоем, и две печки, и гудение дров, полыхавших в недрах черного чугуна и истекавших волнами жара, которые они посылали нам и стенам, и бревна неспешно впитывали его. От пьянящего духа распаренного дерева и от ветра в голове я вдруг проголодалась. Мы стояли на кухне в верхней одежде и выедали содержимое двух консервных банок одной ложкой, передавая ее друг дружке, и так хохотали, что я не заметила, что я там съела. Скоро дом прогрелся настолько, что можно было раздеться; он снял пальто, и я сняла пальто, и пока он вешал свое на крючок, я свое опустила на пол. Потом скинула туда же свитер, потом расстегнула пуговицы на блузке и оказалось, что шея еще мерзнет. Но тепло поднимается наверх, а там тоже есть печка, и я пересекла комнату и под его взглядом спокойно пошла на второй этаж, и сначала он застыл, где стоял, а потом пошел за мной, и когда он поднялся, блузки на мне уже не было, а чулки лежали на полу. Я медленно повернулась к нему, какая есть, а он был в одежде, и я выкинула из головы все мысли, которые когда-либо зарождались в ней, и чешуей разложила их поверх своей наготы, они стянули ее до боли и засверкали, и он видел это, но не мог понять, что он видит. Я завела руки за спину и расстегнула лифчик, бретельки соскользнули с плеч, и я подумала, что он расплачется, но он прошептал севшим голосом:

— Ты красивая. — И я ответила "да", не зная, правда ли это. Но это не играло никакой роли, ибо я знала, чего хочу и что мне говорить, и руки его были такие, как я думала, кожа мягкая, а тело упругое, и вокруг нас все пыхало жаром, а в нос, как во Врангбэке, бил кислый запах несвежего белья, и тогда я закрыла глаза и улетела прочь.

19

Я спала, и мне снилось, что я в Сибири. Там были бескрайние равнины, границы которых никогда не пересекались, небо и свет в первозданном виде, дома из бревен и стая птиц, похожая на тысячу сбившихся вместе фламинго, а когда они взлетели, то оказались чайками и закрыли собой весь свет, а потом распались и пропали. Там были табуны лошадей, черных как воронье крыло, и только один наездник — я. Мы неслись галопом вровень с поездом, и он был такой длинный, что не видно ни конца, ни начала. Все произошло мгновенно, я ощущала, как ходят бока лошади у меня между ног, мне это нравилось, но надо было пересаживаться на поезд. Я направила коня вплотную к составу и вытянулась вбок. Мои тяжелые длинные волосы подхватил ветер и швырнул их обратно мне в лицо, они стеганули по глазам, выступили слезы, но я все-таки ухватила железные поручни и перепрыгнула на платформу позади вагона. Ничего особенного: я видела такое в кино. Я побежала в вагон, но его там не было. Поезд пуст, никого нет, а за окнами — ослепительно красивые кони. Ближе всех тот, что был подо мной. И теперь я понимаю, что это Люцифер, а верхом на нем Еспер. Я не видела его четыре года. С 4 сентября 1943 года. Я громко произнесла про себя число. Он кричал, махал мне, а я ничего не могла разобрать: поезд грохотал на стыках рельс, подковы цокали, и для других звуков в вагоне места не осталось. Он снова замахал и закричал. Я прижалась лицом к стеклу, но табун с Еспером в середине отставал все дальше, дальше и вот исчез за линией горизонта, такой же безукоризненно бесконечной, как и поезд. Еспер же упадет, поняла я.