Читать книгу "Чувство вины - Александр Снегирев"

Какая же она красивая. Глаза такие, что рехнуться можно, в глубине что-то колышется, и расцветка очень богатая. Губы слегка вспухшие, так и хочется впиться. Голос волнующий. Волосы густые, роскошными волнами спадающие. Сиськи подросли.

Долгий поцелуй.

Полез в недра ее хламиды.

– Нам не надо этого делать…

Отстранилась и смотрит на меня трезво. И когда она протрезветь успела?

Дальше фотки листаем. Кончились. И выпивка тоже.

Принялись за чай.

Я ей колено погладил, она руку мою отвела.

Начали смешные ролики в Сети смотреть. Подходящее занятие для мужчины и женщины, оставшихся ночью наедине.

– Знаешь, некоторые мечты не сбываются.

Посмотрел на нее вопросительно.

– Я всегда мечтала встретиться с Майклом Джексоном. Я знала, что это однажды случится. Верила. Должно же быть что-то хорошее.

Не сбываются? Это мы посмотрим.

Я сжал ее загривок и к себе придвинул. Глаза ее потемнели и стали черны. Я прижал верткое лицо к губам. Бриллиантик в ухе тихо звякнул о мои зубы.

А потом вогнал так, что она сразу ерепениться перестала.

Лава и мякоть.

Лицо у нее было такое, будто я в нее финку всадил, – удивление и восторг. Глаза задрожали, заблестели, и веки покрыли их. Только попросила не торопиться.

Потом ко мне всё приблизилось.

Отдалилось. Подернулось туманом. И вновь обрело резкость.

А она разбросалась вся, зато лицо спрятала.

Я натянул болтавшиеся на одной ноге джинсы и вышел вон.

И сразу вернулся.

– Я люблю тебя, – сказал я и окончательно покинул помещение.

Букет на этот раз оставил.

Вдали громыхала ушедшая гроза, небесные грузовики ссыпали булыжники. Мокрые цветущие кусты клонились набрякшими цветами к земле. Казалось, они сейчас возьмут да и отряхнутся, как искупавшиеся собаки. Разум дурманили запахи жвачки и холодного компота. В каждом закоулке, под каждым кустом собралась тьма. Хотелось плакать, смеяться и бежать куда-то. Хотелось перестать быть человеком, оставить одежду, ключи, мобильник, раствориться в запахе цветов, скамеек и мокрой коры, превратиться в напитавшуюся влагой старую кирпичную стену, в железную крышу, в черную землю, в блеск на мокрых камнях. Я включил на телефоне звук и легкими шагами спустился к мосту.

Вскарабкался на серую каменную тумбу с цифрой «1907», поглядел вниз. Черная река уходила вперед мерцающим хвостом. Справа наползал парк, слева выстроились дома. Впереди, над самым центром, как бы огонь, как бы заря.

В кармане зазвонило. Природа с истомой смотрела на меня из-под вуали первой листвы.

Телефон звонил и звонил. Зелень, дома и заря колыхались в черной воде. Что я тут делаю? Боюсь, время меня обманет, проживу жизнь и пропущу все самое важное. В одном уверен – Майкла Джексона я точно однажды повстречаю.

Звук оборвался.

Я постоял еще, зажмурился и прыгнул в зелень, дома и зарю. Зелень, дома и заря разлетелись брызгами, долбанули в ноздри, забили уши, задрали веки, брызнули в рот. Стало смешно и грустно, и, выныривая из мира русалок и рыб-мутантов, я смеялся и плакал, как эмо.

Вот бы сейчас позвонила жена, спросила, где я и когда буду. Но телефон намок. И надо выбираться, пока Царь Морской не позвонил.

Выплюнув зелень, дома и зарю, я стал грести к ступенькам набережной.

Крещенский лед

На следующий день после праздника Крещения брат пригласил к себе в город. Полгода прошло, надо помянуть. Я приоделся, джинсы от итальянского гомика, свитерок бабского цвета, сейчас косить под гея – самый писк. В деревне поживешь, на отшибе, начнешь и для выхода в продуктовый под гея косить. Поверх всего пуховик, без пуховика нельзя, морозы как раз заняли нашу территорию.

Только выхожу за ворота, а староста нашей деревеньки Петрович тут как тут. Весь православный люд ночью окунулся, я же святым ритуалом манкировал. В жизни не окунался. Холодно. Староста описал ночное купание весьма живописно:

– Да ты окунись, окунись! Я вижу, у тебя крестик на шее, – говорил по-свойски староста, хотя на шее у меня в тот день, кроме трехдневного засоса, да и тот глубоко под шарфом, ничего не было. Я спорить не стал, эти верующие сейчас такие ранимые, только их чувства оскорбишь, они тебе петлю на шею вместо крестика. Петрович в очередной раз что-то мутил.

– Надо нам объединяться… – произнес он и многозначительно умолк.

– А что случилось? – спросил я, беспокойно поглядывая в сторону остановки – как бы автобус не пропустить.

– Дай им волю, они наше озеро засыплют и синагогу поставят или памятник холокосту своему, – он кивнул на дом, стоявший между его и моим. – Вон, в Птичном, уже детки черненькие по улицам бегают!

Все жители деревеньки нашей считают владельцев дома, что между мной и Петровичем, евреями. Слух пустил Петрович. Не без участия моей матушки. Они вместе обсуждали какие-то вопросы деревни, канаву, что ли, водоотводную копать общими силами собирались. Короче, эти, скажем так, евреи отказались деньги на канаву сдавать. Канаву так и не выкопали, а слушок пошел. Матушку мою не нагреешь, она еврея за версту чует. «С папашей вашим обожглась, зато поумнела», – говорит она нам с брательником, когда вместе собираемся. Думаю, мать права, домик и людишки тамошние очень странные. Одних телевизионных антенн пять штук висит. Как на радиолокационной базе, ей-богу. Ну ладно две – одна для обычного телевизора, другая для еврейского, но пять-то куда? Да и с нами у них нехорошо получилось, спор из-за земли вышел. Петрович сделал неправильные замеры, евреи, или кто они там, поставили забор, но вскоре обнаружилось, что забор сдвинут на полметра на нашу землю. Петрович сразу позабыл, кто замерял, и накинулся на евреев с обвинениями. Мол, нечего было спешить, забор городить, надо было сначала геодезистов вызвать, чтобы они все по спутнику выверили. Так переполошился, будто у него землю оттяпали, а не у нас. Но на то евреи и евреи, чтобы первым делом ото всех отгородиться. Боятся они всех, что ли, или скрывают чего? Короче, хоть староста и ошибся в замерах, но землю у нас оттяпали незаконно, по-еврейски как-то. Приезжали комиссии, перемеривали, пришлось евреям забор передвигать. Передвинуть передвинули, но осадочек остался.

С тех пор Петрович, у чьего деда еврейские комиссары в свое время отобрали мельницу, взялся за дело всерьез и стал выводить на чистую воду все еврейские секретики. То они в лес мешки с химическими отходами сбрасывают, то в гараже своем поддельную стеклоомывательную жидкость разводят.

Обеспокоенная нарастающей в деревне антиеврейской кампанией, тамошняя женщина с горбинкой, в смысле, что на носу у нее горбинка, еврейская женщина, короче, позвала нас с матерью на чай, продемонстрировать свой миролюбивый настрой, а заодно и то, что никакого подпольного цеха они не держат и радиоактивных отходов не хранят. Плюс загладить инцидент с землей. Дом оказался довольно путаным, с какими-то ходами и переходами, которыми женщина очень гордилась, но главным моим впечатлением стал не зефир «Шармэль», а знакомство с отопительной системой.