Читать книгу "Вся жизнь перед глазами - Лора Касишке"

Вода казалась шелковистой и блестящей. Никогда еще они с такой остротой не ощущали свою наготу, словно выскользнули не только из одежды, но и из кожи.

Сначала они плескались и смеялись, потом, перевернувшись на спину, примолкли.

Одна из них нырнула, а другая наблюдала, как голубовато фосфоресцирующее тело медленно двигается в глубине.

Диана много лет не мучилась бессонницей, и теперь ее удивило, что ночью не так уж тихо. Интересно, как люди ухитряются спать при таком шуме… Отовсюду — сверху, снизу и даже, кажется, изнутри нее — доносились самые разные звуки, словно темнота была соткана из них.

Методичные удары крохотных крыльев о москитную сетку, шаги животных по траве, далекий шум проходящего поезда, постепенно переходящий в грубый грохот тяжелого состава, равномерный гул шоссе, то и дело сопровождаемый визгом шин по асфальту. Вот по Мейден-лейн проехала машина с неисправными тормозами, и на углу они громко заскрежетали. Из соседних домов, не важно, спали их обитатели или нет, тоже раздавались всевозможные шумы.

Вентиляторы, телевизоры, смех, храп… Звуки поднимались над Бриар-Хиллом, накрывая его живым покрывалом, которое вскоре развеивалось ветром, уходило в землю, просачивалось сквозь москитные сетки в другие спальни, наполненные собственными шумами, например дыханием Пола, скрипом половиц, сигналами тела. Биением сердца. Током крови. Вдохами и выдохами. Она сглотнула — успей она уснуть, даже этот тихий звук разбудил бы ее.

И голосом Тимми.

Его подвывающим мяуканьем.

Кот яростно скреб когтями о дверь, не желая сидеть взаперти.

Как давно она в последний раз всю ночь не могла уснуть?

Бессонница… Она забыла про нее, как и про птиц. О чем еще она благополучно забыла, дожив до среднего возраста и только сейчас вдруг осознав, что все время чего-то ждала? О сверчках.

Сверчки.

Едва вспомнив про сверчков, она поняла, что они здесь. Эти ни с чем не сравнимые трели, похожие на рокот электрического мотора, полностью подчинившие себе летние ночи, как будто ими управлял некий чудовищный робот, созданный из миллионов странных насекомых, привыкших общаться друг с другом с помощью крыльев.

Диана села.

Пение сверчков затопило собой весь мир, приглушив даже звук ее дыхания.

Оно проникало повсюду. Почему она их так давно не слышала? Где они пропадали? Где пропадали все летние ночи, напоенные стрекотом сверчков? И остальные насекомые?

Например, бабочки.

Но нет, про бабочек она помнила. Не далее как вчера днем видела одну. Эмма поймала во дворе черную бабочку. А ведь бабочки — тоже насекомые, хотя Эмма, когда ей было четыре года, упорно настаивала, что бабочки — это цветы.

Или ночные мотыльки.

О москитную сетку точно бился мотылек… Еще до того, как она вспомнила про сверчков. Выходит, она думала о мотыльках даже раньше, чем о сверчках, сама не понимая, что совсем про них забыла, забыла, какие у них тонкие ажурные тельца и крылья, словно вырезанные из бумаги, но в то же время плотные, вернее, плотские.

А прошлым летом разве не наблюдала она у себя во дворе, как по стволу карабкался майский жук, коричневый и блестящий? Правда, присмотревшись внимательнее, она обнаружила, что видит всего-навсего пустую оболочку, сброшенную жуком. Сам-то он давным-давно уполз, оставив на коре панцирь из янтарного хитина.

И еще пауки. Когда она в последний раз видела паука? В материнской квартире в ванной было полно пауков, они ползали по плитке и заплетали паутиной углы душевой кабины.

И мухи.

У мух маленькие, острые как бритва крылья и радужные глаза.

И жуки, которые заваливаются на спинку и не могут перевернуться. А если на них наступишь, нарочно или нечаянно, слышен хруст…

Помнится, мистер Макклеод рассказывал в классе, как много в мире насекомых. Что их число невозможно точно установить, не то что запомнить, потому что видов огромное количество.

А пчелы! Она уверена, что видела пчел. Нельзя помнить о розах и забыть про пчел.

Как нельзя помнить о лете и забыть о розах…

Пол повернулся на бок и стянул на себя одеяло, и Диана осталась лежать в белой ночной сорочке, словно сотканной из лунного света, один на один с темнотой.

Она вылезла из постели.

И пошла в мастерскую.

Лучше порисовать. Что толку всю ночь маяться без сна? Теперь-то она отлично вспомнила, что такое бессонница.

Они кое-как отряхнулись и поспешно оделись, потом, хихикая, побежали по чужой дорожке к тротуару, над которым колыхалась стена августовского зноя.

Вернувшись в квартиру, они закусили кукурузными чипсами, которые запили газировкой, сладкой и легкой, как цветочный нектар.

В квартире благодаря кондиционеру стало прохладнее — или им, освеженным купанием и еще не успевшим перегреться, так показалось? Девочки включили радио. Джуэл исполняла популярную пару лет назад песню.

«Кто спасет твою душу?»

Ее голос тянулся как шелковая нитка за тонкой блестящей иголкой.

Одна из подруг так замерзла в своем топике и шортах, что натянула на себя шерстяное покрывало.

Это покрывало лет двадцать назад связала крючком ее бабушка, которой больше не было в живых. По отвратительному оливковому полю шли темно-зеленые и оранжевые линии, закручивавшиеся в центре в уродливый завиток.

Ей никогда не нравилось это покрывало. Мать часто плакала, глядя на него, — вспоминала умершую бабушку.

Девочка загрустила… Слишком печальная песня, да и ощущение прохлады испарилось. На следующий год они переходят в выпускной класс, а что потом? Куда идти? Кем стать?

Как она ни старалась, ей не удавалось придумать ничего интересного.

Общежитие, пицца, опустевшая после ее отъезда в университет квартира. Она вся в черном, как ведьма или монашенка… Или на футбольном поле… Желтый дорожный знак. Что на нем написано? «Сбор урожая». «Прохода нет». «Только для пешеходов». Дальше ее воображение буксовало.

— Ты крещеная? — откашлявшись, спросила она подругу.

— Конечно. Даже два раза. В детстве и потом, когда перешла в церковь пятидесятников. Мы ходили в поход, и пастор Мелори меня окрестил. В лесу, возле речушки. Мы там лагерь разбили. Это было сразу после того, как я заново родилась.

Заново родилась.

Они никогда об этом не говорили. Хотя обсуждали, кажется, все на свете: секс, месячные, свои фантазии, отцов, самые сокровенные мысли и мечты. Но о Боге — нет, им это и в голову не приходило. С ними вообще никто и никогда по-настоящему не говорил о Боге. Так могла пройти вся жизнь, и в ней ни словом не упоминалось бы ни о Боге, ни о смерти.

Сквозь задернутые шторы в не видимые глазом щели в комнату струилось горячее дыхание августовской жары.