Читать книгу "Волгарь - Марина Александрова"

– Хочет, хочет, не сумлевайся, – успокоила его Гликерья, – вот возвернется она, так ты ее прямо и спроси. А я уж и так все знаю.

Аннушка же, понимая, про что будет Гликерья вести речи с сыном, не пошла никуда, а под окнами стаяла да слушала. Так что, когда вернулась она в горницу, то горело ее лицо, точно маков цвет, и от смущения и от радости. Поняла девушка, что пришел конец ее мучениям, что станет она наконец-то мужней женой, и жить будет счастливо с любящим мужем и ласковой свекровью.

А Алешка и подавно места себе не находил от счастья, в первый раз обнял он милую не братским объятьем и поцеловал. В воскресенье объявились они в церкви о будущей свадьбе, каковую и сыграли вскорости честь по чести. Сияли счастьем глаза молодых, а старая Гликерья даже всплакнула чуток на радостях.

...По весне, что ранней тогда случилась, вывел своих казаков Ефим с заимки, да только не было им более удачи. Свирепствовали царевы отряды, что посланы были усмирять бунтовщиков да беглых имать. Люто пытали пойманных, а потом казнили всех. Для устрашения народного стояли вдоль дорог виселицы, качались на которых повешенные. И куда бы ни совался есаул со своими казаками, мало кто шел за ним, а купчишки да прочие торговые люди затеялись путешествовать купно, оберегаясь нанятыми служилыми людьми. Тут уж не токмо о добыче говорить не приходилось, а иной раз и жизни чуть все не лишались. Таял, словно весенний снег, Ефимов отряд, какие работнички разбредались по домам, а какие убиты были.

А уж как дошла до них весть, что предан Степан Тимофеевич лютой казни, так и вовсе худо стало. До осени продержалось с Ефимом полтора десятка самых отчаянных мужиков, а там уж и они на покой запросились. Дюже тяжко стало их житье бесприютное, уж и не на всякой заимке могли они укрыться от дворянских отрядов. Так что поделили казачки промеж себя остатнее добро, да и подались восвояси.

С Ефимом пошел вместе Кондрат, дюжий мужичина, которому по пути было с есаулом. Вместе добрались они до родного Кондратова города, где была у того семья. Ефим остановился погостевать у друга, и аж загостевался до самого Рождества. А и что ему было не отдыхать-гулевать, когда деньжат еще хватало!

Гулящая жизнь избаловала есаула, не привык он думать о завтрашнем дне. Так бы и прожил он у Кондрата до новой весны, да случилась незадача: женка Кондратова, Анисья, что охоча была до плотских утех, начала к Ефиму подкатываться. Мужик-то ейный жену все набольше, как во хмелю, так кулаком приголубить спешил, а не чем иным. Да и от трезвого от него мало бабьей радости доставалось Анисье. А Ефим и ростом, и статью бабенке глянулся, да и в обхождении ласков был: одарил ее платочком шелковым, а детишек пряниками.

И думать не думал есаул, что его гостинец так Анисье в душу западет, хотел он только отблагодарить жену друга за гостеприимство, а оно вон как повернулось.

Стала ушлая бабенка при нем наряжаться, да все норовила задеть Ефима то грудью пышной, то бедром, и глазки строила, и улыбалась зазывно, особливо когда Кондрата дома не случалось. Ну и не стерпел казак, все ж не монахом он был, а уж когда такая бабенка сама напрашивается, как уж тут не расстараться, не уважить сердешную!

Ох и сладко было Анисье с обходительным Ефимом, цельный день потом ходила баба, словно в сладком тумане. Даже детишки удивлялись: чегой-то маманька такая добрая, что с утра до ночи ни одного тумака не отвесила?

Да не долго бедной бабе пришлось себя потешить: потеряла она осторожность, надеясь на добрую чарку, что подносила мужу за ужином. Как-то проснулся Кондрат посередь ночи, а Анисьи нет рядом, пождал маленько, может, по нужде вышла? А ее все нет как нет!

– Анисья! – проревел он хриплым басом. – Испить подай!

Тут-то и увидел грозный муж, что выскальзывает его встрепанная женка из-за печки, где Ефиму стелили, и рожа у самой преиспуганная! Не долго думая, вскочил Кондрат, схватил Анисью за косу и ну метелить ее, приговаривая:

– Я тебя, курву, отучу мужа срамить!

Проснувшиеся ребятишки подняли громкий плач, вопя, чтобы батянька опомнился и до смерти не зашиб маманьку.

Пока учинился этот переполох, Ефим здраво рассудил, что в общем-то загостился он, пора бы и честь знать. Да и попадать под Кондратовы пудовые кулаки охоты вовсе не имел никакой. Покинув не простившись гостеприимную избу и оставив Кондрата учить Анисью уму-разуму, Ефим отправился в самый дальний кабак, где решил дождаться утра, чтоб скорейше покинуть городок, потому что понимал: к утру Кондратова ярость не пройдет и бывший друг обязательно примется его искать, чтоб самолично оторвать голову. А жизнь есаулу еще вовсе не надоела и, сидя за чаркой, решил он, что довольно гулевать, а надобно, пока совсем не опустела мошна, домой добираться. Вспомнил он о матери, о сестре Дарье, о племянниках, и решил, что непременно с ними со всеми помирится, вот только дал бы Бог добраться живым!..

По утру, потратив еще часть денег из и так уже вовсе не тугой мошны на покупку коня, Ефим покинул городок с уверенностью, что более никогда уж сюда не вернется. К седлу коня была приторочена объемистая сума с ествой, а на поясе самого казака булькала изрядных размеров фляга с вином, и казалась будущая жизнь Ефиму беспечальной и безоблачной, как небо над его головой. Весело стучали конские копыта по заснеженному промерзшему тракту, славно плескалось в небе солнышко, пусть пока еще не шибко греющее, но уже поворотившее свой бег к весне, и так вдруг хорошо сделалось на душе у казака, что затянул он веселую песню, про удаль молодецкую да про долюшку вольную казацкую. Позади оставлял Ефим все беды свои, торопил коня, чтобы скорей добраться до родного Царицына, кинуться в ноги старушке-матери да покаяться в своей непутевой жизни...

Только не судьба была Ефиму познать домашнее счастье. Когда постучал он в ворота материнской избы, то вышел к нему на стук совсем чужой человек и спросил неприветливо, чего ему надо. А на вопрос о том, где прежняя хозяйка, Евдокия, вдова Харитона Парфенова, лишь пожал плечами, да и пошел обратно в избу, зябко кутаясь в накинутый кожушок.

Обошел Ефим всех бывших соседей с расспросами о матери и о сестре и узнал, что уж два года почитай минуло, как снесли на погост Евдокию. А про Дарью и знать-то никто ничего толком не знал: то ли померла тоже, а то ли уехала куда...

Горько было слышать это Ефиму, прахом пошли все его дорожные мечтания и надежды. Сходил он на родительские могилки, посидел там, погоревал, приложившись к фляжке, да и пошел на постоялый двор ночлега себе имать. На постоялом же дворе напился казак допьяна, справляя тризну и по матушке усопшей, и по своим задумкам на жизнь будущую. Не было у него теперь ни дома, ни денег, чтоб купить себе какую ни на есть завалящую избенку. Того, что еще бренчало в Ефимовой в конец отощавшей мошне, едва-едва хватало, чтоб протянуть до весны. Потому на следующий день, проспавшись, отправился казак искать себе службу...

ГЛАВА 17

...Дарья же добиралась далее до Москвы без всякого страху, словно вместе с оставленной в лесу Ануш остались, иссякли все опасности, что должны были выпасть на долю сотниковой вдовы в этой дальней дороге. Въезжало семейство Васильевых в великую столицу в сопровождении стрелецкого отряда, и потрясение изрядное от величины и красоты города было написано на лицах вдовы и ее сыновей. Особливо поразил их Белый город, который полнился златоглавыми церквями и белокаменными боярскими палатами. Дивились царицынские жители на прекрасные дворцы и соборы, что выросли под руками великих зодчих.