Читать книгу "За оградой Рублевки - Александр Проханов"

Двигаюсь в огромной гортани, куда взрывом загнало кляп скомканных металлических клочьев. Слышу слабый хрип и стон умертвленного времени. Рассматриваю множество сорванных с места деталей, элементов обшивки, приборов контроля, каждый из которых, – и та железная в заклепках плита, и крохотный лепесток серебра, и медная обожженная трубка, и стальная оплетка с выдранными волокнами кабеля, – каждая обессмысленная взрывом частичка таит информацию о целостном непомерном явлении, имя которому – Советский Союз.

В этом подводном ковчеге таинственным образом поместилась исчезнувшая «красная эра». Ее войны, стройки, проекты. Ее вожди и философы, художники и пророки. В ней фиолетовый луч «Авроры», лизнувший фасад дворца. И бешеный скок Первой Конной, туманящей крымское солнце. Комсомольские города на Амуре. Маяковский на фоне плаката. Дымящие домны Урала и пшеница первых колхозов. Оборона Москвы с ползущими немецкими танками и серый дымящий Берлин с красной капелькой флага. Серебристый корабль Гагарина и спелые хлеба целины. В этой лодке могила отца, погибшего в сталинградской степи, и седая голова моей матери. Наша крохотная комнатка, где на дедовском старинном столе переливался хрусталь чернильницы. И красная кирпичная школа, где худощавый учитель читал главу из «Тихого Дона».

Трогаю пальцами холодную вмятину на обожженной обшивке. Из рваной трубы сочится черная маслянистая жижа.

Шар огня, рванувший в первом отсеке, стальная плазма, испепелившая Главный пост, превратила в пар командира и штурмана, торпедистов, акустиков, и они, распавшись на малые атомы, растворились в мировом океане. Другие, оглушенные взрывом, с раздробленными костями, погибли в первые минуты пожара. Третьи, надев кислородные маски, в ледяной черноте, слушали, как хлещет вода, затопляя лодку. По горло в ледяном рассоле, на ощупь, колотили в обшивку, взывали о помощи, писали предсмертные письма, обнимались, молились. Скользкий свод лодки, мерцающий при свете моего фонаря, хранит размытые неясные контуры. Наскальные изображения, оставленные неизвестным художником. Отпечатки душ, бившихся о железо обшивки, вылетающих из стальной западни, сквозь зеленую муть океана, пенные волны, под низкие тучи с холодным косым лучом, в заоблачную бесконечную синь.

Ступаю по отсекам, чувствую сквозь меховую куртку ледяные языки сквозняка, чуть слышные, налетающие на лицо удары незримых бестелесных существ.

Моряки, погибшие в лодке, были советскими людьми, сохранившими в десятилетие смуты лучшие черты возвышенного благородного племени, населявшего «красный материк» СССР. Из городков, деревушек, из тесных квартирок и обшарпанных гарнизонных подъездов, простившись с матерями и женами, обняв отцов и детей, они встали на боевые посты. У могучих машин, у мерцающих электронных пультов, у торпед и ракетных контейнеров, направляли подводный корабль, огромный как город, в глубины мира. Когда случилась беда, они, умирая, плечом к плечу, стояли по грудь в воде, держа на своих головах безумный порочный мир с его святотатством, отступничеством, забвением веры. В минуты, когда они умирали, банкиры считали деньги, кривлялась на эстраде певица, ложился в мраморную душистую ванну уехавший отдыхать президент. И только женщина в курской деревне страшно закричала во сне. Проснулась, и в окнах ночной избы змеилась щупальцами жуткая золотая звезда.

Когда пришла им пора умирать, в черной воде встали рядом с ними Гастелло и Талалихин, Александр Матросов и Зоя, двадцать восемь панфиловцев и Маринеско. Они умирали, как «красные мученики». Причислены к лику «красных святых».

Два взрыва, один за другим, уничтожили Советский Союз. Взрыв 91-го года, когда Ельцин, роняя на гербовую бумагу квашеную капусту, поливая Беловежский пакт пьяной водкой, расчленил государство. И взрыв 93-го, когда танки Ельцина громили парламент, расстреляли восставший советский народ. Тротиловый эквивалент двух этих взрывов разорвал носовую часть лодки, потопил великое детище советской эпохи. Враждебная цивилизация Америки, лодка класса «Лос-Анджелес» подкралась и коварным ударом цокнула оболочку «Курска», как плут разбивает косым ударом пасхальное яйцо. Вмятина на правом борту несет в себе частицы титана, выплавленного на заводах Детройта. Еще захлебывались в черном железе моряки, когда президент США позвонил президенту России. В Москву прилетел главный разведчик Америки. Тайну гибели «Курска» знал русский командир, пытавшийся отчаянным маневром избежать столкновения. Знает командир «Лос-Анджелеса», исправляющего повреждение на ремонтном заводе Бостона. Знают президенты двух стран, связанные страшной порукой. Катастрофа и гибель «Курска» – есть невидимый, неназываемый фактор в отношениях двух государств.

Черная яма умолчания, на которую насыпан тонкий валежник ложных, отвлекающих версий, легковесный пестрый сор пропаганды.

Я уходил на атомной подводной лодке из самой северной базы флота Гремихи в Баренцево море, под полярную шапку, где совершалась невидимая миру борьба. Советские и американские лодки шныряли, догоняя друг друга. Ускользали от погони, прятались в ложбинах донных полярных гор, замирали, сносимые течениями, исчезали с гидролокаторов на кромке пресной и соленой воды. В рубке акустика, вслушиваясь в таинственную какофонию моря, в тихие музыкальные скрипы проплывавшего облака планктона, в нежное курлыканье касаток, в мелодичные посвисты рыбьих косяков, я уловил на секунду металлический, похожий на скрежет удар, – сигнал, отраженный от американского «стратега», чьи ракеты нацелены на Москву, Урал и Сибирь. Были всплытия у Полюса, когда титановая спина атомохода разламывала ледяной панцирь, и черная громада, отекая ручьями, вспучивалась среди ночных льдов, то изумрудно-зеленых, то нежно-розовых под сполохами сияний. Были ракетные стрельбы из-подо льда, когда вдалеке, на ледовой поверхности, начинало светиться пятно, словно со дна всплывало таинственное светило, и в пятне огня, белого раскаленного пара, прожигая торосы, медленно возносилась ракета, похожая на огромное, озаренное изваяние. Убыстряла лет, уменьшалась, уходила в черные небеса, оставляя искрящийся след. И потом в необъятной бархатной черноте драгоценно и грозно сверкали созвездия, и ладонь прилипала к поручню рубки.

В «Курске», хрипя от удушья, ужасаясь черной ледяной смерти, умирал и я. И меня отпевают смиренные батюшки в русских небогатых церквях.

Потоплению лодки радовались в Госдепе и Пентагоне, подсчитывая, насколько, после гибели «Курска», уменьшился ракетно-ядерный потенциал России. Радовались прибалтийские государства-карлики, ликующие при каждой русской неудаче, связывая с ней ослабление ненавистной империи. Ей радовались инородные круги в самой России, которые, подобно скользким червям, свили клубок в самой сердцевине русской политики и культуры, изъедая ослабевшую, опрокинутую страну. Тележурналисты, в свое время смаковавшие казни военнопленных, попавших в лапы чеченских бандитов. Истерическая женщина-гермафродит, вытиравшая ноги о красный флаг. Профессора, ратовавшие за расчленение СССР на восемьдесят независимых государств. Молодые пакостники андеграунда и старые геи «Пен-клуба». Агенты влияния и махровые русофобы. Все они тайно ликовали, узнав о трагедии «Курска», словно это их камланиями, их тайным колдовством и магическим действом была разорвана в пучине оболочка подводной лодки.