Читать книгу "Никому о нас не говори - Алёна Черничная"

в руках чёрный пакет, Пахом исчезает за железными воротами гаража.

***

Недаром о женских сумках ходят легенды. Туда можно впихнуть невпихуемое и спрятать то, что должно быть спрятано навеки.

Уж не знаю про спрятанное навеки, а вот впихнуть в свой маленький рюкзак с тетрадками объёмный пакет у меня всё же выходит. Правда, за моей спиной уже не аккуратная котомочка, а огромный баул, который мне нужно как-то уберечь от глаз мамы.

Да, я тащу вещи Тимура домой. Но я честно пыталась выкинуть этот пакет по дороге. Даже несколько минут ходила вокруг урны за остановкой. В итоге не решилась. И это не потому, что боюсь реакции Тимура на пропажу его вещей. У меня не поднялась рука распорядиться тем, что мне не принадлежит.

Это чужое. Не моё. Нужно будет просто отдать их Тимуру. Как? Пока не знаю. Сейчас главное — не спалиться перед мамой.

Поэтому захожу я домой с неприятным ощущением в животе. Готовлюсь то ли врать, то ли оправдываться, если мама заметит, что мой рюкзак неестественно раздуло.

И по закону подлости, как только я вставляю ключ в замочную скважину, наша входная дверь распахивается сама, едва не двинув мне по носу. Мама уже стоит на пороге в пальто, накинутом на домашний халат, а в её руках какое-то блюдо, укутанное полотенцем.

— Ой, Анютка, ты уже с пар? — мама удивлённо моргает.

— Да, отпустили чуть раньше, — киваю уверенно, а сама боком пытаюсь протиснуться в квартиру. Поворачиваться спиной нельзя. — А ты куда? — интересуюсь осторожно.

— К Наташе в соседний подъезд. Из Турции прилетела. В гости зовёт. Посидим пару часиков, чаёк с пирожками попьём. Я побежала, пока горячие ещё, — довольная мама трясёт перед собой блюдом, от которого исходит умопомрачительный запах выпечки, быстро чмокает меня в щёку и радостно исчезает в подъезде, стуча по ступенькам каблуками.

И я глазам и ушам своим не верю. Закон равновесия вселенной, видимо, существует. Если где-то убыло, значит где-то прибыло. А в моём случае: если я где-то вляпалась, то где-то мне точно должно повезти.

Быстро закрываю за собой дверь, скидываю кроссовки и сразу мчусь в ванную. Мама вроде бы заикнулась про «пару часиков».

Мои руки дрожат, когда я делаю это. Стаскиваю со спины рюкзак, достаю пакет и развязываю на нём узел. Мне кажется, что этот чёртов полиэтилен шелестит на весь мир. В пакете всего две вещи: чёрное худи и чёрные джинсы, которые летят в барабан стиральной машины первыми.

Следом собираюсь закинуть и худи, но зачем-то просто сижу перед раскрытой «пастью» стиралки и держу в руках плотную чёрную ткань. Она вся в пыли, но от неё всё равно идёт стойкий запах парфюма Тимура. Его терпкость слишком быстро заполняет собой мои лёгкие, а рот — слюной.

Пальцами сжимаю ворот худи и противлюсь одному неприятному, но непривычно навязчивому желанию…

Я зажмуриваюсь и резко выдыхаю. Бросаю худи в машинку к джинсам и с хлопком закрываю дверцу барабана.

Я же не чокнулась, чтобы нюхать вещи Тимура?

Порошок. Ополаскиватель. И режим быстрой стирки. Как только машинка шумно начинает заливать в себя воду, я буквально обессиленно растекаюсь на полу ванной. Прямо так. В верхней одежде с улицы.

Я растеряна и вымотана. И, что будет завтра, даже не могу представить…

Глава 24. Тим

Глава 24. Тим

Закрутив скрипучий кран, опираюсь руками на ржавую раковину, смотрю в треснутое зеркало, висящее на обшарпанной стене. А из зеркала на меня смотрит помятая, исполосованная ссадинами рожа. У этой рожи всё ещё красные глаза.

Я грубо провожу ладонью по влажным щекам, подбородку, смахивая капли воды и ощущая колючесть на коже.

Надо побриться, но в этом закутке с дыркой в полу вместо туалета вряд ли можно найти нужный инструмент. Ржавая бритва Пахома на раковине меня не очень-то и прельщает.

А ведь он здесь реально живёт. Двадцать четыре на семь. Я никогда не спрашивал, но, похоже, ему и идти некуда. В отличие от меня. Ляпни я Пахому, что живу в особняке с охраной, где еду готовят повара и на завтрак можно легко заказать омара, он бы никогда не понял моего желания туда не возвращаться. Решил бы, что я тронутый на всю башку.

Наверное, так и есть. Потому что смотрю на своё отражение в старом зеркале и кривлюсь от одной мысли, что нужно ехать сейчас домой. Здесь, где вместо дорогих картин на стенах уличное граффити, повсюду вместо изящных статуэток торчат железные прутья, а вместо утончённого бомонда несколько раз в неделю собирается толпа бешеных мужиков и парней, готовых порвать друг друга на куски, мне как-то уютнее, чем в месте моей прописки по паспорту.

Стерев ладонью с лица капли, я возвращаюсь к Пахому. Он попивает чаёк с баранками, когда захожу в его чулан.

— Сваливаешь? — спрашивает с набитым ртом.

— Сваливаю, — бурчу я. — Набери меня, когда будет понятно с реваншем.

Пахом с противным хлюпающим звуком втягивает чай из кружки:

— Ты отсидись пока.

— Мне нужны деньги.

— А не хрен было ставить всю сумму на самого себя. Есть такое выражение: жадность фраера сгубила. Ты слишком самоуверен, пацан. Приди в чувство. А то, как в прошлый раз, будешь кулаками мимо махать, — Пахом осуждающе хмыкает.

Воспоминания о прошлом бое тут же неприятно отзываются в теле и в голове. Стискиваю зубы от вспышки злости в груди. Сам не знаю, как так вышло. Я пропустил едва ли не все удары. Не мог сосредоточиться. Будто бы первый раз вышел на бой. А ведь далеко не первый. Больше десяти лет я учился в боксе концентрации, самоконтролю и умению считывать противника по его движениям и взгляду. Медали, первые места, кубки по боксу в одно время были мои, пока всё не пошло куда-то по одному месту…

И в этот раз я всё провалил к чертям собачьим. Мне напихали крепких тумаков, от которых до сих пор трещит башка. Ещё и деньги все проиграл. Сука! Я должен отбить эти бабки как можно быстрее.

Только с таким намерением я ищу на диване и возле него свои вещи. То, что одолжил мне Пахом из своего: старые спортивные штаны и футболка на размеров десять больше, — точно не для выхода в свет. Но ни под подушкой, ни под кроватью,