Читать книгу "Затерянный храм - Том Харпер"

Грант посмотрел на него:

— Но если Шлиман доказал, что эти истории — правда, почему вы повторяете, что это сказки?

Рид смущенно улыбнулся:

— Я верил так же сильно, как и Шлиман. Или нет, я стал отступником. — Его глаза стали отрешенными. — Я однажды с ним встречался. Мне было десять лет. Он читал лекцию для публики в Королевском географическом обществе, и отец взял меня с собой. Мы поехали на поезде, а на вокзале Пэддингтон отец купил мне лимонное мороженое. Забавно, какие вещи запоминаются. Так вот, Шлиман устроил потрясающее представление. В этом своем рабочем балахоне, с немецким акцентом — просто Алан Квотермейн[28]пополам с капитаном Немо. Час пролетел незаметно, словно ты летом после обеда перелистываешь любимую книгу, читая самые интересные отрывки. Но только тут все было правдой. В тот вечер я решил, что стану таким, как Шлиман.

— И что произошло?

— Я вырос. — Рид грустно вздохнул. — Поступил в Оксфорд и остался в университете. Мне казалось, что это самое лучшее место для молодого человека, который любит классическую филологию. Но Оксфорд потихоньку высосал из меня всю любовь. Нельзя провести жизнь, просто греясь в лучах сияния Гомера. Надо заниматься исследовательской работой, анализировать, толковать. И чем пристальнее вглядываешься, тем дальше оказываешься. Первый эмоциональный порыв расщепляется на совершенно рациональные компоненты, которые в свою очередь расщепляются на все более мелкие, и так далее. Все равно что препарировать любимую собаку, чтобы разобраться, почему ты ее так любишь. Когда заканчиваешь, от любви уже ничего не остается. — Рид вытер лицо носовым платком. В битком набитом трамвае было жарко, и у него на лбу выступили бисеринки пота. — А потом, что бы там Шлиман ни нашел в действительности, одно дело — развалины нескольких укреплений на холмах, пусть даже они возбуждают воображение, и совсем другое — заявление о том, что Гомер описал все так, как оно было на самом деле. Уважаемые ученые так не делают. Мы — профессиональные скептики. Если и веришь во что-то, то делаешь это про себя, потихоньку. Со временем твое убеждение переходит в смущение, потом — в шутку. В конце концов не можешь даже и вспомнить, что ты такого во всем этом находил.

— Но ваше отношение изменилось.

— Да, в пещере. Когда я увидел всю эту резьбу — как раз такую, какую описывал Гомер… — Рид в изумлении покачал головой. — Я вспомнил, что именно меня так впечатлило тем вечером в Кенгсингтоне. Не поэзия — ее я оценил позднее. Даже не сюжет, какой бы он ни был увлекательный. А возможность или надежда, что под всей этой схоластикой и легендами может оказаться что-то реальное. Что-то настоящее. — Он смущенно улыбнулся. — Я снова начал верить. Как Шлиман или как Эванс. Если говорить о нем…

Он вдруг вскочил и дернул шнур колокольчика. Трамвай, громыхая, остановился. Грант поднялся, но Марина осталась сидеть.

— Я еще не выхожу. Увидимся в отеле.

— Ты там осторожнее.

Она слегка приподняла свою сумочку. Та оказалась неожиданно тяжелой, словно помимо помады и пудры там лежало что-то еще.

— Я сама могу за себя постоять.

Грант и Рид вышли из трамвая и оказались у ворот большого белого здания в неоклассическом стиле — от улицы его отделяла просторная лужайка и отгораживала высокая каменная стена. Медная дощечка на столбике ворот сообщала: «Британская школа в Афинах».

— Какое-то тут все полусонное. Им можно вешать табличку «Не беспокоить».

— Наверное, преподаватели разъехались на пасхальные каникулы. Но вдруг нам повезет…

Рид звонил до тех пор, пока из дома не появилась молодая женщина в сером платье из джерси. Она с подозрением посмотрела на них — на Рида в костюме, вышедшем из моды, и в летней шляпе с обвисшими полями, потом на Гранта в ботинках и рубашке с короткими рукавами. Однако имя Рида, похоже, обладало властью талисмана. Один только его звук превратил враждебность женщины в какое-то священное благоговение. Она впустила их в ворота и повела вверх по склону, через сад, где росли оливковые деревья, сосны, кипарисы и олеандры, в прохладу вестибюля с высокими потолками.

— Боюсь, директора сегодня нет, иначе он сам бы вышел встречать вас. Ваш визит, профессор Рид, для него большая честь. Вы распишетесь в нашей книге для посетителей?

Она придвинула к нему книгу и протянула ручку. Рид поставил подпись с завитушками и передал ручку Гранту.

— У вас все посетители должны расписываться?

Под именем Рида Грант нацарапал что-то неразборчивое и бессмысленное — просто из предосторожности, которая уже вошла у него в привычку.

— Конечно. Даже наши самые почетные гости. — Она улыбнулась Риду виноватой улыбкой.

— Вы не возражаете, если я взгляну?

Грант перелистал книгу. Она выглядела вполне законченным артефактом, реликвией из прошлого, с которой отерли пыль и поставили на полку. Страница за страницей, строчка за строчкой — имена и даты; ровные расстояния между строчками никак не отражали самые разные отрезки времени, разделявшие визиты. Иногда в один день расписывалось человек десять, но чаще целыми днями или даже неделями никто книгу не тревожил. Потом вдруг поперек страницы, словно шрам, легли две проведенные по линейке черты — они разделяли апрель тысяча девятьсот сорок первого года и январь сорок пятого.

«Четыре года», — подумал Грант.

Четыре года, когда мир делал все, чтобы развалиться на куски. Белая полоска между двумя параллельными линиями.

На предыдущей странице Грант нашел то, что искал. Он развернул книгу к Риду.

«Пембертон. 21 марта 1941».

— Вы знали Джона Пембертона?

— Встречались однажды. А вы встречались с ним, когда он приезжал сюда?

Она покачала головой:

— Большинство из нас приехало сюда после войны.

Грант немного подумал:

— Вы говорили, ваше учреждение финансировало раскопки Пембертона на Крите. У вас не осталось записей?

Девушка, кажется, такого вопроса не ожидала. Она неуверенно взглянула на Рида. Тот ободряюще кивнул ей.

— Я могу посмотреть. Только на это потребуется время — если они остались, то, скорее всего, лежат в подвале.

— Мы будем ждать вас в библиотеке.

Грант не был завсегдатаем библиотек, Рид же оказался в своей стихии. Пока Грант, сидя у окна, проглядывал номер «Таймс» трехнедельной давности, Рид прошелся вдоль полок, выбрал книги и сложил их на столе, словно птица, строящая гнездо. Грант глянул на золотые надписи на корешках. «Через басков к минойцам», «Ключ к критским шифрам», «Минойский дворец» А. Д. Эванса в четырех неподъемных томах. Сердце Гранта упало. Столько книг и за год не одолеть.