Читать книгу "Моя борьба. Книга пятая. Надежды - Карл Уве Кнаусгорд"

да?

– Ха-ха, – буркнул Ингве.

Я вышел на кухню. Ингвиль сидела там вместе с Идаром и Терье. Долина за окном лежала погруженная в темноту. Свет от фонарей пропитался дождем. Ингвиль посмотрела на меня, «а что дальше?» читалось у нее в глазах.

Я улыбнулся в ответ, но что сказать, не придумал, и она отвернулась к своим собеседникам. Музыка в гостиной стихла, на несколько секунд ее заглушили голоса, потом из колонок послышалось царапанье иглы звукоснимателя о пластинку и снова заиграла музыка. Первые ноты A-ha, их «Scoundrel Days». Этот альбом мне нравился, он воскрешал множество воспоминаний, и я вернулся в гостиную.

В ту же секунду из соседней комнаты выскочил Асбьорн. Решительно направившись к проигрывателю, он наклонился над ним, снял с пластинки звукосниматель и взял в руки пластинку. Движения казались нарочитыми, почти назидательными.

Держа пластинку перед собой, он согнул ее.

В гостиной повисла тишина.

Он медленно сгибал пластинку, пока та не сломалась.

Арвид громко заржал.

Ингве, все это время смотревший на Асбьорна, повернулся к Арвиду, выплеснул ему на голову вино и вышел.

– Чего за херня? – Арвид вскочил. – Я же ничего не сделал?!

– М-может, еще к-книжки ж-жечь начнешь? – накинулся Ула на Асбьорна. – К-костерок разожжешь?

– Ты чего творишь? – спросил я.

– Господи, – начал Асбьорн, – что вы кипятитесь-то? Да я ему услугу оказал. Ингве меня знает. Он знает, что я ему новый диск куплю. Может, и не A-ha, но другой точно куплю. Ему это прекрасно известно. Он работает на публику.

– Что, если дело не в цене пластинки? – вмешалась Анне. – Что, если ты ранил его чувства?

– Чувства? Чувства? – Асбьорн засмеялся. – Да он комедию ломает! – Он плюхнулся на диван и закурил.

Он вел себя так, будто ничего не произошло, а может, настолько напился, что плевать на все хотел, и тем не менее что-то в нем, выражение лица или жесты, выдавало, что ему не по себе: если совесть победит, то все поймут, что он раскаивается. Снова заиграла музыка, веселье продолжилось, спустя полчаса Ингве вернулся, Асбьорн пообещал ему новую пластинку, и вскоре они помирились.

Когда пиво закончилось, я стал заливаться вином. Оно пилось, как компот, и заканчиваться не собиралось. Теперь растворилось не только время, но и пространство, я больше не знал, где нахожусь; лица тех, к кому я обращался, будто бы светились в темноте. Я приблизился к собственным чувствам, говорил без малейшего стеснения, произносил то, чего никогда бы не сказал, и то, о чем, как мне казалось, я и не думал никогда, – например, сев возле Ингве и Асбьорна, я сказал, как, мол, замечательно, что они такие друзья, а еще я подошел к Уле и попытался растолковать, как я в начале нашего с ним знакомства относился к его заиканию; и тем не менее меня все чаще и чаще захлестывало мыслями об Ингвиль. Это чувство походило на ликование, и, когда я мыл руки в ванной перед зеркалом, а после слегка намочил и разлохматил волосы, я постоянно улыбался, и в голове у меня вспыхивали короткие мысли: как же круто, ну охереть, охереть, ну как же славно, как чудесно! – и тогда я решил сделать шаг ей навстречу, поцеловать ее, соблазнить. Но ко мне домой мы не поедем, я вдруг вспомнил, что здесь на третьем этаже есть старая комнатка для прислуги, сейчас там никто не живет, возможно, ее используют как комнату для гостей, и она прекрасно подойдет.

Я вошел в гостиную, где Ингвиль болтала с Улой, музыка оглушительно гремела, кто-то танцевал, я встал рядом с ними и смотрел на Ингвиль, пока она не повернулась ко мне. Тогда я улыбнулся, и она улыбнулась в ответ.

– Можно с тобой поговорить? – спросил я.

– Да, а что? – ответила она.

– Здесь музыка громкая, – сказал я, – может, в коридор выйдем?

Она кивнула, и мы вышли в коридор.

– Ты очень красивая, – начал я.

– Ты это собирался сказать? – засмеялась она.

– Здесь наверху, на третьем этаже, комната есть, пойдем туда? По-моему, в этой комнате раньше жила прислуга.

Я направился к лестнице и спустя несколько секунд услышал, как она идет следом. На втором этаже я дождался ее, взял ее за руку и повел на третий, в комнату, где все было так, как я и помнил.

Там я обнял Ингвиль и поцеловал. Она отступила и села на кровать.

– Мне надо кое-что тебе сказать, – проговорил я. – Я… в сексе я урод… Сложновато объяснить, но… А, да по хрен.

Я уселся рядом с ней, обнял ее и поцеловал, она откинулась на спину, я навалился на нее и снова поцеловал, отстраненную и застенчивую, поцеловал в шею, провел рукой по волосам, медленно задрал на ней свитер, поцеловал одну грудь, и тогда она села, одернула свитер и посмотрела на меня.

– Это неправильно, Карл Уве, – сказала Ингвиль. – Все слишком быстро.

– Да. – Я тоже сел. – Ты права. Прости.

– Не извиняйся, – сказала она, – никогда не извиняйся. Это просто ужасно. – Она встала. – Мы же все равно друзья? – спросила она. – Просто ты мне очень нравишься.

– И ты мне нравишься, – сказал я, – пойдем к остальным?

Мы спустились к остальным, и я, возможно протрезвев от ее отказа, вдруг увидел все совершенно отчетливо. Гостей практически нет. Помимо нас с Ингвиль, всего восемь человек – вот и вся тусовка. То, что несколько часов представлялось мне великолепным, утонченным человеческим спектаклем, бурной студенческой вечеринкой с перепалками и дружбой, любовью и признаниями, танцами и выпивкой, и все это на волне счастья, в один миг рассыпалось и явило себя в подлинном виде: Идар, Терье, Юн Улав, Анне, Асбьорн, Ула, Арвид и Ингве – у всех мутные глаза-щелочки и неловкие движения.

Мне хотелось вернуть веселье, хотелось снова оказаться в эпицентре радости, поэтому я налил себе вина и осушил подряд два бокала, а после еще один, и это помогло, мысль об убожестве окружающего отступила, и я сел на диван рядом с Асбьорном.

Из спальни показался Юн Улав. Он остановился на пороге, и все зааплодировали.

– Ой! – закричал Ула. – Воскрес из мертвых!

Юн Улав улыбнулся и опустился на стул возле меня. Я разговаривал с Асбьорном, пытался объяснить ему, что я тоже пишу про молодых людей, которые любят выпивку и наркоту, и они такие же пустые и холодные, как и герои американского писателя, о котором Асбьорн рассказывал чуть раньше. Юн Улав посмотрел на нас и схватил со стола бутылку с остатками пива.

– Выпьем за Карла Уве и Академию писательского мастерства! – громко произнес он, а после засмеялся и отхлебнул пива.

Я так разозлился, что вскочил и навис над ним.

– Что за ХЕРНЮ ты несешь? – завопил