Читать книгу "Москва, я не люблю тебя - Сергей Минаев"

Это ощущалось везде. В пробках, в метро, во взглядах кавказских бомбил, в голосах проклинающих за поздний приезд больных с артериальным давлением, в суете коллег, подписывающих коллективные письма в защиту Системы Здравоохранения против доктора Рошаля, в растущем числе национал-патриотических блогов рунета, в выпусках новостей, докладывающих об очередном убитом в тридцать девятый раз «лидере бандформирования» или успешном прохождении страной «очередного витка кризиса». Это было в самих людях, наконец.

Один из этих людей сидел и безучастно смотрел, как двое гопников затаскивают в машину девицу. Сидел и даже не пытался привлечь к этой сцене внимание Марика, не говоря уже о попытке вмешаться. Да и сам Марик предпочел в этот момент отвернуться. Не из равнодушия, а из неоднократно усвоенного урока: не высовываться. Потому что потом либо гопники окажутся ментами при исполнении, либо девица — женой одного из них, в общем, для того, кто вмешается, в любом случае ничем хорошим это не обернется. Марик это точно знал. И Котомин знал, что Марик знает. И Трофим, наверное, тоже знал. И было во всем этом такое ничтожество, что ситуацию спасла их тронувшаяся на сигнал светофора «скорая», оставляющая позади и девчонку, и гопников.

Котомин хмыкнул и покосился в сторону кейса, потом поднял глаза на Марка. Взгляд Котомина был отчаянно дружелюбен, настолько, что Марку захотелось заплакать. За что Котомин не любил его, он за два года совместной работы так и не понял. Марк часто размышлял об этом. Вроде старался быть как все. Выпивал с коллегами, давал денег в долг, делился «пациентскими», даже не из щедрости, а в силу неудобства, что народ таким образом компенсирует врачам зарплату, недоплачиваемую государством. В такие моменты Марку было стыдно и за себя, и за профессию, и за того человека, который давал деньги скорее вынужденно, чем от души.

Котомин, в общем, был не одинок. На работе Марка недолюбливали. Может, за замкнутость, может, за успешных родителей, может, за то, что не ныл и не жаловался. Может… черт его знает. Был бы еврей, а повод найдется. Все эти анекдоты, шуточки, смехуечки по поводу шаббата. А вот теперь, кажется, и настоящий повод нашелся в виде кейса.

В Марке боролись две сущности. Одна говорила о том, что кейс надо немедленно сдать главврачу по приезде. Пусть он его потом украдет, разделит, вернет, главное — к Марку это никакого отношения иметь не будет. Вторая сущность говорила… нет, кричала о том, что Марк мудак. Что в своем хитрожопом стремлении быть как все нужно идти до конца. Разделить эти чертовы деньги, причем на двоих, потом написать бумагу в Израильское посольство, семью в охапку — и валить. Там клинику открыть или магазин. Да что угодно, только не здесь.

Но первая сущность предательски побеждала. Точнее, не она, а банальный инстинкт самосохранения. Убьют за такие деньги. Рано или поздно обязательно найдется хозяин и убьет. Двое детей, престарелые родители. В общем, кейс нужно отдать. К этому все больше склонялся Марк.

«Как же я тебя, сука, ненавижу», — говорила каждая складка одежды Котомина, будто почуявшего грядущую подляну.

«За что? — Марк захотел вдруг схватить Котомина за грудки, встряхнуть и заорать ему в лицо. — Что я тебе такого сделал, ебаный антисемит?! Деньги чужие не даю тебе своровать? Думаешь, на скольких делить? Мысленно расписал их уже, а теперь я, со своей честностью сраной, влез?»

Но орать Марк не стал. Про себя решил: пусть будет как будет. Пусть Котомин первым голос подаст. Если предложит разделить на двоих, кидая Трофима, точно сдам чемодан по приезде, а предложит на троих, значит… значит, не все еще так плохо. Разделим, а там первый рейс «Эль Аль», и все заново… вот сейчас посмотрим, что он скажет.

«Вот сейчас возьми ты это все и подели на двоих, — думал Котомин, — на троих. Да хоть бы на четверых. И все. И не будет больше десяти чашек кофе в ночное дежурство, приведение в чувство молодящихся чиновничьих пенсионеров с зашкаливающим давлением и их окриков: „Нина, денег им не давай!“ — чудовищного запаха старушатины в обшарпанных „хрущевских“ однушках, годами не стриженных, желто-зеленых ногтей на ногах ветеранов войны, избитых гастарбайтерами провинциалок на седьмом месяце. Ничего этого больше не будет.

Но Фельдман же не даст. И даже знаю, как оно все будет. — Котомин сжал кулаки. — Сейчас мы приедем, и ты, сука, скажешь, что надо вернуть чемодан, соврешь чего-то там про клятву Гиппократа, потом пойдешь с этим чемоданом к главврачу, и вы его разделите. Ты даже главврача наебешь, а мне и возразить нечего, деньги-то не мои. Это же преступление, обворовывать тех, кого лечишь, да? Не для всех, конечно, преступление. Фельдману можно, он же у нас самый чистенький».

Поднимающаяся пена беспомощной злости упростила ситуацию донельзя. Решение валить с кейсом оказалось логичным и единственно правильным.

«Схватить чемодан при первой остановке, — Котомин нащупал кейс ногой, — дверь в сторону — и ноги. А там разберемся. Ты же меня не догонишь, правда, Фельдман? Евреи не спортсмены! Но я уж буду до конца правильным, как ты. Интересно, что ты мне сейчас ответишь, а? Просто интересно, ошибся я или нет? Ведь не ошибся, да?»

«Скорая» остановилась перед проходной. Трофим вышел из машины и направился на вахту.

— Ну что, на двоих делим? — выговорил Котомин пересохшими губами. — Да?

— Нет, — Фельдман покачал головой, — эти деньги надо вернуть. Они не наши.

— Ну, я так примерно и думал! — Котомин рванул дверцу машины и подался вперед…

КАСТОРКИН

Станция «Скорой помощи» в районе метро «Сокол». Девять утра

— Просто сделайте то, что я прошу! — Я слегка подаюсь вперед.

— Для того чтобы отозвать карету «скорой помощи», необходимо иметь специальное предписание. — Доктор еще раз пробежал глазами ксиву и вернул ее мне. — Также я должен позвонить в ваше ведомство, чтобы они подтвердили факт… факт… ну, вы сами понимаете.

Главврач был похож на врача из мультфильма про Незнайку. Такой же кругленький, очкастенький, с ручками будто вылепленными из пластилина и остренькой бородкой, кажущейся накладной. Как его звали? Касторкин, что ли? Различало их то, что у Касторкина не было айфона и ключей от машины на столе, а у Эдгара Карловича Фальха айфонов было целых два, и ключи на столе были с эмблемой БМВ, а не с ягодками с герба Винтика и Шпунтика. И если в то время полковники ФСБ/КГБ и приходили, то не к Касторкину, а к его сценаристу. В остальном — полное соответствие: Москва в роли города Веселых Человечков, я в роли Незнайки, все остальные — в виде насекомых-вредителей, и противный докторишка.

— Перед вами стоит полковник ФСБ. — Я убрал ксиву в карман. — Звонить никуда не нужно.

— Я вам не могу поверить, вы уж извините! — Фальх обернулся к плакату, изображающему человека в разрезе, будто призывая того в свидетели. — Никак не могу поверить, что вы сотрудник ФСБ.

Человек на плакате с частичным отсутствием кожных и тканевых покровов был похож на персонажа «Hellraiser'a». Не хватало только шипованной головы, и логотип какого-то фармконцерна все портил.