Читать книгу "Сердце дикарки [= О, сколько счастья, сколько муки…] - Анастасия Дробина"

– Бога побойся! – вскипела Данка, ловко выпрыгивая из пролетки. – И так мотал-кружил по всей Москве, как лешак! Давай, проваливай, изумрудный, не то гляну на лошадей – к воскресенью подохнут!

Извозчик оторопело взглянул в сердитое смуглое лицо «барыни» с острым подбородком и раскосыми «ведьмиными» глазами. Почесал затылок под картузом.

– Вот те на – цыганка! А с виду – благородная…

Но этих слов Данка уже не услышала, споро идя вниз по Воздвиженке. Было уже поздно, с темнеющего неба накрапывал дождь, из керосиновой лавки со скособочившейся вывеской «Карасин Петра Луканова и лампы чистим» доносилась чья-то пьяная брань. Когда Данка проходила мимо, дверь лавки распахнулась, и прямо под ноги цыганки серой тенью метнулась кошка. Данка не остановилась, зло сплюнув на ходу:

– Тьфу, нечистая… Без тебя все кверху дном!

На углу она увидела Кузьму, тоскливо подумала: еще и этого не хватало… Тот сидел на сыром тротуаре, надвинув на самые глаза потрепанный картуз, сипло напевал «Черные очи», и по этому пению Данка убедилась, что он опять пьян. Она прошла мимо, стараясь не убыстрять шаг. Кузьма не поднял глаз, но запел еще громче, из «Карасина Петра Луканова» выглянули ухмыляющиеся рожи, а от угла Воздвиженки решительным шагом двинулся околоточный. Данка вздохнула, развернулась, пошла навстречу служителю закона.

– Ваше благородие, не трогай, а? Он – смирный, не буянит, беспорядков никаких не сделает. Возьми вот, пожалуй…

– Спасибо на вашей милости, – прогудел околоточный, пряча монету, а Данка с досадой подумала, что незачем было так разоряться. Гривенник туда, гривенник сюда – и Мишенька без ботинок останется, а Наташенька – без пальто. Она не видела, заметил ли Кузьма ее действия, и не стала оглядываться.

Входя в калитку, Данка привычно подняла глаза на дом. Вот уже около месяца, приходя домой, она видела лишь огонек в детской да горящую лампу в кухне, у прислуги. Но сердце вдруг подпрыгнуло и заколотилось, как зажатый в кулаке птенец: в зале горел яркий свет, и на фоне окна четко вырисовывался мужской силуэт.

– Казимир, дэвлалэ… – пробормотала она. И кинулась к дому, не разбирая дороги. Черная мантилья упала с ее плеч в лужу у калитки, но Данка не вернулась за ней.

В сенях ее встретила горничная со свечой.

– Маша, Казимир Збигневич пришел? – задыхаясь, спросила Данка.

– Как же, пришли-с. Дожидаются. Где это вы мантилью утратили?

Не отвечая, Данка взяла у нее свечу, поднесла к своему лицу:

– Маша, я… я… Как я?

– Уставшие малость. – Молоденькая горничная добросовестно вгляделась в лицо барыни. – А так оченно даже завлекательно. Волосы приберите наверх, растрепали, по лужам скакавши…

В словах горничной явно слышалось осуждение, но Данка лишь слабо улыбнулась.

– Нет… Казимир любит так. – Она даже вытащила из волос уцелевшие шпильки, и тяжелая масса вьющихся волос упала ей на спину и плечи. На ходу встряхивая их, Данка пошла к светящейся двери в залу. Горничная вздохнула ей вслед, вернулась на кухню.

Навроцкий ждал, сидя на диване у окна, стряхивал пепел с папиросы в цветочный горшок. Данка не любила табачного дыма в комнатах, но ничего не стала говорить. Войдя, она остановилась в дверях в эффектной позе танцовщицы, опустив руки на бедра. Навроцкий обернулся, кивнул с улыбкой, но вставать не стал. Свет лампы падал на его лицо, Данка сразу увидела, что Казимир чем-то озабочен, и ей тут же расхотелось с визгом прыгать ему на шею.

– Здравствуй… – Она даже постаралась скрыть дрожавшую в голосе радость. – Здравствуй, пан мой прекрасный. Изволил пожаловать наконец? Где был-пропадал? Месяц не было!

– Дела… – Он снова затянулся папиросой. – Ну… Как ты? Как дети?

– Слава богу, все хорошо, – торопливо сказала Данка. – Мишенька опять свою лошадку сломал… уже третью. Такой непослушный! И еще просит, чтобы его на настоящую скорее посадили. Самый настоящий цыган будет! – Она осеклась, испугавшись, что Казимир обидится, услышав, как его сына называют цыганом. Но тот рассеянно молчал, и Данка вдруг поняла, что он ее не слушает. Тут же она заметила, что Навроцкий не снял уличных туфель и костюма. На паркет с его обуви уже натекла изрядная лужа.

– Отчего ты не переодеваешься? Сейчас ужинать будем.

– О, нет… нет, – поморщившись, отказался он. – Я, видишь ли, ненадолго, должен идти.

– Идти? – растерянно переспросила Данка, опускаясь на ручку кресла. – Но… как же? Так поздно, ночь на дворе…

Навроцкий встал, подошел к ней. Испуганно глядя в его глаза, Данка мельком отметила, что от него пахнет какими-то незнакомыми духами и вином. Лицо Казимира, как обычно, было неподвижным, лишь папироса подрагивала в углу губ.

– Пожалуйста… – попросила она, указывая на папиросу.

– О, прости. – Навроцкий загасил дымящуюся трубочку в цветочном горшке, слегка присвистнул сквозь зубы и несколько раз качнулся на каблуках. – Видишь ли, радость моя… Я думаю, ты не откажешься меня выручить? Мне нужны деньги.

– Деньги? – изумленно спросила Данка, непроизвольно теребя в пальцах платочек. – Но… Но…

– Совсем немного, бог свидетель. Завтра же я верну.

– Но, Казимир… Откуда? Мне нечем детей кормить…

– Ну, моя дорогая… – Он снова засвистел, положил ладонь ей на волосы, и Данка застыла, разом забыв обо всем и чувствуя лишь знакомое тепло этой руки. По спине побежали мурашки.

– Мой бог, как ты хороша… Несравненно хороша. Мой бог, как я люблю эти кудри и цыганские глаза… «Она, как полдень, хороша, она загадочней полночи, у ней не плакавшие очи и не страдавшая душа…»

– Если бы… – Данка, с трудом приходя в себя, высвободилась из-под его руки. – У меня нет денег, Казимир. Разбей меня солнце, нету. Последний гривенник извозчику отдала.

– Ну, девочка… – Навроцкий почти насильно развернул Данку к себе, взял в ладони ее лицо, и она задохнулась от его поцелуя. Чувствуя, как горячеют от подступивших слез глаза, едва сумела попросить:

– Останься сегодня… Прошу – останься. Я так ждала…

– Завтра, душа моя. Клянусь – завтра. – Он поцеловал ее в лоб, слегка отстранил. – Прошу тебя, поищи денег. Я не стал бы тебя беспокоить, если бы мне не было нужно…

– А мне, думаешь, не нужно? – враждебно спросила Данка, отбрасывая его руки. Глаза ее сузились. – Я правду говорю – мне детей кормить нечем. Твоих, между прочим, детей! Ты забыл, что дом заложен?

– Ну, это пустяки…

– Пустяки?!! – взорвалась Данка. И вдруг почувствовала, что ни кричать, ни спорить, ни доказывать что-то у нее нет сил. Что толку, устало подумала она, что толку? Не глядя на застывшего в выжидательной позе Навроцкого, расстегнула бриллиантовый браслет на запястье, протянула ему мерцающую змейку.

– На… Хватит?

– Более чем! Ты – прелесть! – Казимир поймал ее руку, поцеловал выше запястья. – Ну, что же, увидимся завтра.