Читать книгу "Любовница своего бывшего мужа - Ашира Хаан"

— Однажды уходил после закрытия бара и вдруг понял, что иду один… Друзья разъехались несколько часов назад, а я даже не обратил внимания.

Сухие губы касаются середины ладони, он ложится на нее щекой и продолжает говорить.

— Пока ждал автобус, ко мне подошел старичок, попросил с ним выпить. Рассказал, что едет с кладбища, он каждую неделю туда ездит. Пока жена была жива, не ценил ее, а теперь совсем одинок. Велел любить ту, что рядом, пока не поздно. Я поржал — это ему поздно, у меня все еще впереди.

Я ерошу его волосы. Каким все кажется многозначительным, когда больно.

— Потом часто его вспоминал…

Мы даже пытались что-то готовить сами: мясо, овощи, пасту. Но на кухне был слишком удобный стол, как раз подходящей высоты, чтобы наша разница в росте не была помехой. Там можно было начать целоваться, усадив меня на него. И закончить, прикусывая плечи друг друга, когда паста уже разварилась, мясо подгорело, а креветки стали резиновыми. Удавались нам только стейки медиум-рейр, потому что быстро — они были готовы на той стадии, когда мы еще не погружались в совершенное горячее безумие, делавшее нас глухими и слепыми и… как называется то состояние, когда даже обугленный кусочек мяса, чадящий на весь дом, не чувствуешь?

— Договорился на работе об удаленке и отправился путешествовать. Зимой Азия, летом Европа. Если не выпендриваться и жить в хостелах, можно долго не возвращаться. Иной раз жилье выходило дешевле, чем снимать квартиру в Москве.

— Как тебе удается так прогибать работодателей? Я пыталась хотя бы один день в неделю работать дома, фиг там.

— Мне просто нечего терять. А им есть что. Меня. О, это было круто. Я познакомился с обалденными людьми, стал ходить на приемы в российских посольствах. В основном, пожрать.

— Вот тоже, как, ну как ты это делаешь?!

— Ну. Fake it till you make it. Или, как говорил Сальвадор Дали: «Гением можно стать, играя в гения, надо только заиграться». Я, конечно, не гений, но понтоваться люблю, умею, практикую.

— О, я помню как ты при знакомстве мне лапшу вешал, что у тебя дома целый холодильник, забитый мартини.

— Сты-ы-ы-ы-ыдно-то как… Зачем ты мне напомнила? Какой смысл хранить мартини в холодильнике?

— Вот-вот.

— Как ты вообще связалась с таким долбоебом?

— Не знаю, солнц. Любовь зла.

— А я козел. Да понял, понял…

Заново изучать тела друг друга. Узнавать старые шрамы — вот здесь на предплечье у него — мамина кошка решила вскарабкаться и не удержалась. Разодрала так глубоко, что кровь хлестала еще долго. Вот он шрамик.

И здесь на голени — это он нырял в детстве и об камень…

Мой от аппендицита.

А вот у него новый, здесь, под волосами.

— Откуда?

— Вечером поздно возвращался.

— О, господи.

— Да, не только девочкам опасно, оказывается. Хотя, может, не стоило светить последний айфон.

Он смотрит на меня жадно и жарко, а я смущаюсь. Вот здесь складки, а здесь животик, и грудь почему-то не стоит как в двадцать два.

Закрываюсь руками, но он отводит их, и я вижу, как его член дергается и мгновенно наливается кровью, и твердеет, хотя только что мы закончили очередной раунд и собирались в душ, пока не увлеклись топографией кожи.

И эта его реакция меня утешает почему-то.

Я начинаю чувствовать себя красивой даже без зеленого платья, без туфель на каблуках, без чулок…

Такой, как есть, естественной и несовершенной.

Наверное, именно в этот момент я наконец верю, что он и правда все еще любит меня.

— Жил с кем-то?

— Лесь…

— Да брось. Расскажи.

— Она была очень набожная. Между нами всегда был ее золотой крестик. Всегда, Лесь, представь. Хотели пожениться и обвенчаться, чтобы не жить в грехе.

— Что же вас остановило?

— Представь себе, исповедь. Кто же знал, что там тоже надо говорить то, что от тебя ждут, а не от души? Я и сознался.

— В чем.

— В тебе…

Моя очередь была его будить так, чтобы ночь перешла в день самым приятным способом. Он начинал стонать, еще не проснувшись, и мой язык, порхавший по шелковой коже, управлял этими стонами, делал их чаще, когда щекотал уздечку, делал их ниже, когда накрывал головку, а когда я впускала его в рот целиком, Антон содрогался, и тут уж просыпался. Сразу переставал стонать, как будто запрещал себе.

Ничего, я орала за двоих.

Когда он трахал меня пальцами, поймав прямо на лестнице, на полпути с первого этажа на второй с ведерком мороженого и я просила еще, добавить еще пальцев, продолжать, а он утверждал, что больше не поместится.

Когда он превращал мою грудь в десерт, выкладывая это мороженое на соски, болезненно твердевшие от холода, а потом накрывал их горячим ртом.

Когда я голая встречала его с работы и ловила прямо в саду — затянутого в темно-синюю рубашку и идеально сидящие белые брюки. Набрасывалась прямо там, требуя немедленно доказать мне — что доказать? — все! И он доказывал, нагнув прямо на деревянном садовом столе, и шершавая поверхность оставляла ссадины на моей коже, но это тоже было так сладко.

А потом мы снова рассказывали истории о своей жизни, словно пытаясь достроить то, что происходило порознь, но пряча от другого то, что не надо было знать. Он прятал женщин, я прятала отсутствие мужчин.

У нас это не особо хорошо получалось.

Так прошла неделя.

Метель розовых лепестков

Никогда не мечтала быть героиней «Поющих в терновнике», но эти каникулы ощущались как краткий миг блаженного бездумного счастья между двумя безднами. Однажды этот миг должен был закончиться.

Почему бы не сегодня?

Антон не поехал на работу. Отговорился чем-то, открыл ноутбук и работал прямо в гостиной за столом с видом на сад. Окна были распахнуты — на Кипре теплело, инжир завязывал плоды, отовсюду приносило ветром белые лепестки вишен. В Москве, судя по социальным сетям, зима брала реванш за реваншем.

С утра я маялась.

Что-то свербело, не давало успокоиться. Приставала раз за разом, но ни секс, ни поцелуи меня не утешали. Что-то было не так.

— Солнц, а что с Егором? Он настучал?

— Ага, — отозвался Антон, не поднимая глаз от ноутбука.

— И что, тебя выгонят?

— Возможно. Разбирательство на следующей неделе.

— Тебя вообще это не волнует?

Он наконец посмотрел на меня.

— Вообще нет. Если бы не его тупость, ты бы не вернулась ко мне.