Читать книгу "Дурная кровь - Даха Тараторина"

— Чего надо?

Пустить, что ли, дурную под одеяло? А то холодная, что ледышка. Хотя ещё подумает чего нехорошего… Сантория рядом нет, устыдить наёмника именем Богов некому. Да и, справедливости ради, Верд и сам не был уверен, что не соблазнится зарыться лицом в белоснежные волосы, пахнущие зимой. Поймать бы в охапку, как того Барсика, чтобы не шастала, куда не надо, чтобы никто лихой не вырвал её из крепких рук наёмника, покрытых шрамами! Но руки его грубы и мозолисты, а за каждым шрамом стоит чья-то жизнь. Не стоит касаться ими нежной бледной кожи — поранит ведь ненароком.

Но колдунья вдруг объявила:

— Холодно. Пришла к тебе греться, — и сама забралась под покрывало, доверчиво прижимаясь к мужчине, отделённым от неё лишь просторной рубахой.

Верд одеревенел. Шелохнуться, вздохнуть боязно, не то что повернуться. А девка словно и не понимает…

— Дурная… — прохрипел он, надеясь поругать, спугнуть колдунью, но та лишь теснее прижалась холодным носом к его шее.

Сладкое, лёгкое дыхание щекотало ухо, усыпляло, как кошачье мурлыканье. Поймать, прижать, уберечь глупую наивную девчонку, что в упор не видит злодея! Не умеет, не знает, кого бояться нужно, от кого ожидать беды!

Стиснул зубы, зажмурился, чтобы не дёрнуться, не сотворить безрассудства, лишь позволил себе чуть подогнуть руку, на которую улеглась колдунья. Не обнимая, нет. Просто придерживая, чтобы не свалилась.

— Прости меня, — попросила Талла.

Мужчина едва сам не навернулся на пол. За что, дурёха, извиняется? Что её окрутил и обманул прожжённый охальник? Это Борея уму-разуму поучить надобно, а не на девку дуться! Глупая и не поняла, что Верд хмур и зол вовсе не из-за неё… Или он сам чего-то не понимает?

— Что уж, — голос звучал неловко, грубо. Точно дерево пилой пытают. — Дурная…

Её губы шевельнулись снова, потревожив кожу на шее. Мурашки пробежали до самых пяток, точно не жестокий охотник, а одинокий мальчишка лежал на месте Верда.

— Дурная, — повторила Талла. — Глупая, да. Борька не хотел мне навредить, честное слово! Я чувствовала…

Верд проворчал, прекрасно понимая, чего захочет любой мужик, оказавшись рядом с такой красавицей:

— Ещё бы он хотел…

— Но ведь ты бы всё равно защитил меня. Я знаю! И нашёл бы. У тебя же метки…

Охотник резко сел, отталкивая девушку.

— Не для того эти метки.

— А для чего же? — Талла на коленях подползла и умостила подбородок на его плече, любопытно рассматривая ладони наёмника. Потянулась коснуться мерцающего треугольника, но Верд спрятал руку под одеялом. Как мальчишка, правда что…

— Иди спать, дурная, — велел он, меньше всего на свете желая, чтобы девчонка послушалась. Она и не стала.

— Гонишь меня…

Обиделась. И правильно! Охотник в друзья к колдунье и не набивался! Ему вообще друзья не нужны!

— Гоню.

— Думаешь, уйду?

Она набросилась со спины, переплетя пальцы на его груди.

— Надеюсь на это. Тебе же лучше.

В ответ Талла звонко чмокнула его в щёку.

— Ты же не провидец. Откуда знаешь, где мне лучше? — и чмокнула ещё раз.

Тут бы наёмнику расплыться, как всегда расплываются мужики, получив поцелуй, но нет. Злость вскипела, грозя вырваться отборной руганью. Он ухватил девку за предплечья, уложил навзничь, нависая сверху. Испугайся! Закричи, забейся, дурная! Охотник не друг тебе, никогда им не станет! А она улыбается, не пытаясь вырваться. Лежит, доверчивая, нежная, едва потеплевшая от смущения.

— Молодая, глупая девка! — рыкнул наёмник, наклоняясь ниже, чем следовало бы, чтобы сохранить хладнокровие. — Ты не знаешь мира! Не видела, на что он похож! Эти метки привели меня к добыче! К тебе привели! И я забрал тебя из дома, потому что никто и никогда не вступится за дурную, проклятую колдунью! Потому что, как бы ни лебезили перед тобой селяне, ни один не станет рисковать жизнью, чтобы тебя защитить! Потому что, если бы служки короля явились раньше меня, тебя бы уже казнили!

— Я же говорила, что ты спасёшь меня, — серьёзно кивнула Талла.

— Нет, дура! Я не спасаю тебя! Я тебя продаю! Мне до тебя дела нет! Лишь слежу, чтобы ты не сдохла, пока не отдам тому, кто заплатил! Заплатил мне за тебя, понимаешь? Заплатил за твой дар!

— Видимо, у этого кого-то много денег.

Она попыталась вывернуться и Верд, восторжествовав, поймал её подбородок, не давая отводить взгляд:

— Ты не выживешь на воле! Ты глупая, наивная девка! Продавая, я тебе услугу оказываю, ясно? Но делаю это ради денег, а не ради тебя, поняла?

Ну когда же, когда дурная разревётся? Почему всё, что она делает, она делает не так, неправильно, невовремя? Почему не разумеет, что должна прятаться от мира, а не наслаждаться им?!

— Поняла, — синие глаза светились непокорным, скрытым прежде огнём. Быть может, дурная куда умнее, чем прикидывается? — Поняла, что ты меня боишься.

— Чего-о-о-о?!

Всё-то у этой девки не так! Боится? Он?! Да Верд вообще никого на свете…

— И себя боишься, — добавила колдунья. — И больше всего на свете боишься оттаять.

Что сказать? Чем отплатить за простые, но режущие, как нож, слова? Куда бежать, чтобы скрыться от горящего взгляда синих глаз, как заставить замолчать дурную девку?

Он прижался губами к её рту. Напористо, зло. Пусть знает, пусть чувствует, кто здесь сильнее! Пусть не смеет говорить то, что он и сам себе сказать боится!

Давай же, дурная! Укуси, забейся, закричи!

А она разомкнула губы, с готовностью, с нежностью и жаром принимая поцелуй. Ей бы ненавидеть… А она ласкала, наслаждалась им. Хмурым суровым наёмником с колючим взглядом, который поклялся никогда и никого не впускать в своё сердце.

Нежная, мягкая, горячая… И такая красивая! Она целиком отдалась, доверилась, открылась. И кому?!

Тяжело дыша, Верд отстранился. Резко и быстро, точно девушка оттолкнула его, хотя Талла, напротив, недовольно застонала, оставшись в постели одна. Дал себе пощёчину, чтобы успокоиться.

— Дура! — зло бросил Верд.

— Сам дурак! — не осталась нахалка в долгу.

— Спать иди!

Она натянула одеяло до макушки:

— Иду.

— В свою кровать иди!

Показала язык, вызвав у Верда совсем не те чувства, которые собиралась, этим жестом. Отчётливо проговорила, удаляясь:

— Ясно.

Охотник плюхнулся на подушку и до боли растёр ладонями лицо, лишь бы избавиться от наваждения. Наваждение не исчезало. Лишь обиженно сопело на соседней кровати, не засыпая и не давая уснуть Верду.