Читать книгу "Три цвета любви - Олег Рой"

— Уль! Ты… ты нормально себя чувствуешь?

Плотно сжатые губы дрогнули в презрительной усмешке.

— Нормально? Я отлично себя чувствую. Лучше чем в цирке. Ты погляди только на это чудо в перьях! — Она вдруг помрачнела. — Неужели ты не видишь?! Он же просто смешон. Смешон и жалок.

Леле вдруг подумалось, что «смешон и жалок» — это откуда-то из Островского. Или из Достоевского. Только студентка филфака способна изъясняться подобным образом.

— Да она просто ревнует, дура малолетняя! — прошипел вдруг Алик. — Сама на меня вешалась, а теперь злится, что ничего не вышло!

Бедный мальчик, мелькнуло у Лели в голове. Такой… как это нынче называется, альфа-самец, и вдруг — эдакий анекдотический пассаж. Обиделся, разгневался, сам не знает, что несет, лишь бы хоть чем-то ответить. Впрочем, насчет ревности он, может, не так уж и ошибается. Только ревнует Ульяна не его, а Лелю. Тоже можно понять: отца девчонка обожала, а тут мать, получается, предала его память. Как у Шекспира: и башмаков еще не износила… Вообще-то Леля не любила подобных размышлений, но тут едкие презрительные мысли возникли в голове как будто сами по себе. «Может, — подумала вдруг Леля, — это не мои мысли, а Ульянкины?»

— Мне очень жаль, — вкрадчиво шептал возникший у Лелиного локтя метрдотель. — Администрация приносит вам глубочайшие извинения за…

— Ничего, — остановила она его. — Уля!

Та легко выдернула руку из официантского захвата, сделала шаг, другой, обернулась, издевательски помахала узкой ладошкой:

— Пока всем! Наслаждайтесь! Извините, что без драки обошлось!

А это, кажется, из Аверченко, опять некстати подумалось Леле.

Метрдотель изображал готовность «загладить и компенсировать», но, когда Леля изъявила желание расплатиться за несъеденный обед, спорить не стал. Только бросил быстрый взгляд вбок, где располагались туалеты, — двое официантов со всей почтительностью повлекли туда «несчастную жертву немотивированной агрессии». Умываться и вообще приводить себя в порядок.

Дожидаться возвращения Алика в зал Леля не стала. Опасалась, что начнет смеяться, — дурацкая сцена так и стояла перед глазами. Велела метрдотелю вызвать для своего спутника такси и ушла. Ничего, пусть.

Уже через полчаса Алик принялся ей звонить. Первые вызовы Леля сбросила (ну сил не было утешать несчастного), потом отправила эсэмэску: «Прости, милый, у меня страшно разболелась голова», — и отключила телефон.

* * *

Ей приснилось Атяшево. Леля шагала по узким тротуарам, выложенным полупрозрачными, неправильной формы плитками, между которыми пробивалась нежная трава с пушистыми метелками, гладила бронзовые фонарные столбы, уступала дорогу важным разноцветным индюкам и удивлялась. Надо же, как тут все необыкновенно благоустроили, покойный Гауди обзавидуется. Может, она ошиблась, сошла не на той станции? Но над прозрачным полукруглым зданием переливались напоминающие северное сияние буквы: АТЯШЕВО. По бокам низкого крыльца сидели две кошки — рыжая и белая с черным ухом. Такие неподвижные, что казались статуями. Но глаза были живые: строгие, внимательные, пристальные…

Проснувшись, она долго лежала, вспоминая эти пристальные и словно бы укоризненные взгляды. Вчерашнее происшествие перестало казаться смешным. Глупая Ульяна! Во-первых, по какому праву она позволяет себе судить Лелю? Хочет, чтобы та в монастырь, что ли, теперь удалилась? На все сорок или сколько там оставшихся лет жизни? Молиться и вспоминать безвременно ушедшего Леньку? Во-вторых, даже если Ульяна так сердита на мать, вполне могла бы держать эти… претензии при себе. Леля только-только начала выныривать из своей беспросветной тоски, из бездонного отчаяния. Ну так радоваться надо. Вон даже Мика тогда говорила: любовника тебе нужно завести, не для чего-то там, просто чтобы отвлечься. А глупенькая Ульяна, видите ли, чувствует себя теперь оскорбленной. Но главное: с какой стати, сердясь на Лелю, унижать Алика? Он-то чем провинился? Тем, что позволил себе влюбиться? И вчера — ему и так досталось! — а Леля его там… бросила. Нехорошо. Немило- сердно.

Бедный мальчик! Надо его чем-то утешить. Чем-нибудь… симпатичным. Мальчики любят дорогие игрушки. Ленька вон любил. Алик — тем более. Что бы такое эдакое для него придумать?

— Дим, какая-то глупость нынче случилась, — говорила она в телефонную трубку два часа спустя. — Что-то с карточкой моей банковской. Представляешь, хотела Алику одну штуку купить, а то вчера… ладно, это не важно… В общем, хотела кое-что купить, а мне говорят «недостаточно средств». Теперь, наверное, в банк придется идти, да? Чтобы карту поменяли? И они ведь не сразу меняют, а сколько-то там дней… такая морока, и вообще некстати. Не знаешь, это как-то побыстрее можно сделать, а?

Дим тут же заявил почему-то, что разговор не телефонный — сиди жди, все объясню лично. Приехал, правда, быстро — и часа не прошло.

— Сядь и слушай.

— Дим, в чем дело? Я не понимаю.

— Ничего, я объясню. Ты вообще представляешь себе свое финансовое положение? Видимо, не задумывалась даже. Собственно, Владлен Осипович уже объяснял, но ты тогда не так чтоб вслушивалась.

— Этот, как его, финансовый поверенный «Геста»? Он что-то про наследство, по-моему, говорил… Я и вправду не помню. Разве что-то… не так?

— Про наследство… — повторил Дим, почему-то усмехнувшись. — Можно и так сказать. Ленька ведь и вправду очень грамотно все сделал, когда… ну, когда Бонд на него наезжать стал.

— Бонд? — переспросила Леля.

— Тот тип, который от тебя подпись требовал. Бондаренко Евгений Викторович, в миру известный как Джеймс Бонд. Из тех немногих, кто из девяностых так толком и не вышел, кроме грубой силы ничего не понимает. Но это уже не важно. Ленька отлично все устроил. Тонкостей я тебе пересказывать не стану, это сложно, но суть в том, что всеми финансами сейчас управляет трастовый фонд.

— Погоди… Но я ведь как-то жила все это время. То есть покупала что-то… И никаких проблем не было…

— Лель. — Он вздохнул. — У тебя ведь и при Леньке были собственные средства. Как были, так и остались. Оставались, точнее. До недавнего времени. Свои личные два счета ты уже выпотрошила. Не под ноль, но почти. Из фонда вам регулярно перечисляют определенные суммы. И Ульяне, и Платону, и в его колледж. И тебе, само собой. Чтобы ты могла жить, ни о чем особенно не заботясь и ни в чем себе не отказывая. Но в разумных пределах, разумеется. — Он усмехнулся. — На покупку яхты или виллы на Лазурном Берегу этих переводов недостаточно, но на жизнь — очень приличную — вполне довольно.

— Что за глупость? — возмутилась Леля. — Ведь это же наши деньги, разве нет? Почему… А если мне как раз яхту захочется? Или виллу на Лазурном Берегу? Вы же тогда объясняли, что Леня оставил… не помню сколько, но много. А выходит, что… Он сам никогда бы, никогда… — Она почувствовала близкие слезы. Было очень обидно. Ведь и вправду… Леня шутил так, когда ему казалось, что она заскучала: «Хочешь, яхту купим? Поплывешь в кругосветку, развеешься. Или замок в Италии, поменьше какой-нибудь, есть совсем игрушечные, тебе понравится — давай!» И ведь если бы она согласилась, тут же в самом деле купил бы — и яхту, и замок в Италии, и модный журнал, да хоть самолет! Но Леле тогда хватало этих вот шуточек — зачем ей, в самом-то деле, замок или яхта? Но сейчас, когда она осталась одна, выходит, что и «развеяться» не позволено? Из-за каких-то их глупых финансовых правил?