Читать книгу "Нью-Йорк - Москва - Любовь - Анна Берсенева"

– Вам скучно? – спросил он.

– Нет, что вы, – улыбнулась Алиса. – Разве я выгляжу скучающей?

– Немножко.

– Просто я не привыкла отдыхать, – объяснила она. – Это плохо, конечно. Бабушка говорила, что человека должна манить вся жизнь, а не один ее кусочек, который называется работой.

– Ваша бабушка была мудра. Это та самая русская бабушка, которая любила стихи?

– Да. Она была не русская, а еврейка. Но, в общем, да, русская. Она провела молодость в России, это много значит. Так она мне говорила.

– Молодость… – Теперь в его голосе прозвучали совсем уж непонятные интонации; Алисе показалось, что он проговорил это слово сквозь зубы. – Глупое время. Ничего оно не значит. Все самое главное человек понимает в зрелые годы. Жаль только, что ему недолго остается жить с этим пониманием. Что-то я расфилософствовался! – оборвал он себя. – Вам это неинтересно.

– Почему вы так думаете? – удивилась Алиса.

– Потому что в вас много жизни. Потому что жизнь в вас так же гибка, пластична, как каждое ваше движение. Может ли такая девушка интересоваться отвлеченностями? Не может.

– А меня интересуют отвлеченности, – пожала плечами Алиса. – Вернее… как это назвать… эмоциональности!

Хотя этот разговор затеяла не она, но он неожиданно коснулся того, о чем Алиса размышляла все время, которое жила в Москве без причины и без работы.

Москва была пронизана чувствами. Понимать это было странно, потому что этого нельзя было объяснить, но Алиса понимала это более отчетливо, чем таблицу умножения. Таблица умножения была ей безразлична, а токи чувств, эмоций, которые пронизывали Москву, не только не вызывали у нее безразличия – она впитывала их в себя, пила как живую воду.

Впрочем, не так уж они были неопределяемы, эти волшебные токи, иногда они имели вполне отчетливое внешнее выражение. Алиса заметила, например, что мимика русских гораздо выразительнее мимики американцев. Конечно, здесь было несравнимо меньше радостных улыбок, и из-за этого люди выглядели гораздо мрачнее, но все другие эмоции, кроме ежесекундного довольства жизнью, выражались на русских лицах гораздо ярче, чем на американских. Алисе казалось, что реагировать на жизнь таким выражением лиц, каким реагируют русские, в Америке считалось бы почти настолько же неприличным, как прилюдно раздеться.

И еще она догадалась, что так же, наверное, выглядит и ее собственное лицо; именно поэтому в России в ней не сразу опознавали иностранку. И именно это имел в виду Майкл, когда, расставаясь с нею два года назад, сказал, что она утомляет его избытком эмоций. Тогда Алиса не поняла, что это значит, ведь она не устраивала ему истерик, не рыдала, не совершала непредсказуемых поступков… Оказывается, он просто пытался как-то назвать вот этот эмоциональный избыток, который всегда проступал на ее лице и которого здесь никто даже не замечал, потому что он был свойствен всем здешним лицам.

– Вы вообще необычная девушка, – сказал Полиевкт. – Один цвет глаз и волос чего стоит!

Цвет в самом деле был необычный, это Алиса и сама знала. Глаза и волосы у нее были слишком, просто до пронзительности светлые. «Нереально светлые», – говорила про них Маринка. Реально или нереально, но внимание ее внешность привлекала всегда, Алиса с детства к этому привыкла и пропускала комплименты мимо ушей.

Но сейчас она все же обратила внимание на то, с каким выражением сказал о ее внешности Полиевкт. Что-то жадное проступило вдруг в его лице, какой-то отсвет вожделения… Поскольку он не испытывал к ней никакого физического влечения, это Алиса чувствовала наверняка, природа его вожделения была ей совершенно непонятна.

Но не спрашивать же полузнакомого человека, который к тому же чуть не втрое тебя старше, какие именно чувства он к тебе испытывает!

– Вам пора идти? – спросила Алиса.

– Почему вы решили?

– Потому что вы украдкой посмотрели на часы, – улыбнулась она. – И я подумала, вы стесняетесь мне сказать, что спешите. Русские вообще никогда не говорят о простых вещах прямо – почему-то боятся обидеть прямотой. По правде говоря, это раздражает.

– Да вы ведь и сами в большой мере русская, – пожал плечами Полиевкт. – В гораздо большей мере, чем вы думаете. Но я действительно спешу, вы правы. У меня сегодня вечером заседание Английского клуба.

– Это тот, который описан в «Войне и мире»? – удивилась Алиса. – Я думала, после революции он закрылся.

– Не совсем тот, но с претензией на преемственность, – усмехнулся Полиевкт. – Для избранных.

Алисе было непонятно, зачем тратить время на то, в чем сам же видишь одну только претензию. Но обсуждать это с Полиевктом она, конечно, не стала.

– Послезавтра День благодарения, – сказал он. – Вы не забыли?

– Нет, конечно, – улыбнулась Алиса. – Я впервые встречаю его одна и без индейки. Но странно, что о нем вспомнили вы.

На День благодарения она всегда приходила к маме и Джеку. Бабушка этот день не праздновала: она вообще не любила праздников – говорила, что они напоминают ей об одиночестве. То есть, может быть, она праздновала День благодарения, когда жив был дед, и даже наверняка праздновала, но Алиса тех времен уже не застала.

– Просто я предположил именно это – что вы встречаете День благодарения одна и без индейки. И оказался прав. В таком случае… Алиса, может быть, мы отметим этот праздник вместе?

Алиса не была уверена в том, что ей хочется отмечать какой бы то ни было праздник вместе с Полиевктом. Но предложение было высказано так вежливо, что отказаться от него показалось ей неудобным.

«Я в самом деле гораздо больше русская, чем могла предполагать!» – насмешливо подумала она.

А вслух сказала:

– Спасибо, Пол. Я с удовольствием приму ваше приглашение.

– Тогда послезавтра в восемь вечера я заеду за вами в отель.

Глава 2

Кусты были разбросаны по всему широкому газону, и казалось, что в траве, по-ноябрьски пожухлой, гуляют какие-то фантасмагорические существа.

– Летом, когда на кустах листья, все сразу понятно, – сказал Полиевкт. – Вот жираф, вот носорог. Вот пудель – видите, лапку задрал. Особенно трудно было с жирафом: еле нашли куст такого сорта, чтобы можно было выстричь длинную шею. Но ландшафтный дизайнер оказался настоящим профессионалом, не зря мне его рекомендовали.

Приглядевшись, Алиса различила в переплетениях голых веток те самые фигуры, о которых говорил Полиевкт.

– Выглядит по-американски, – сказала она.

– Да, я тоже заметил, что газон в Америке – это святое, – кивнул он. – На нем, насколько я понял, даже цветов не сажают, только траву?

– Да, кажется, – пожала плечами Алиса. – Я не очень этим интересовалась.

– Вы, наверное, вообще равнодушны к быту. То есть вряд ли посвящаете себя его тяготам.