Читать книгу "Кочевая кровь - Геннадий Сорокин"

– В девках я рожать не собираюсь, за это можешь не беспокоиться, а насчет всего остального… Мама, ты посмотри вокруг, сейчас вся молодежь так живет.

– Ты для меня – не вся молодежь. Ты для меня – единственная дочь, которой я желаю только добра. Если ты считаешь себя взрослой, то, я думаю, адекватно отреагируешь на мое предложение. Мы найдем тебе парня, с которым ты сможешь поддерживать интимные отношения. Я даже соглашусь, чтобы вы встречались у нас дома.

– Я согласна, но этот парень должен быть красивым, умным и не бояться вас. Тебя, мамочка, он не должен бояться.

Выбор четы Моисеенко пал на меня. Особой красотой я никогда не отличался, а по остальным параметрам подходил. Под благовидным предлогом Владимир Павлович позвал меня, курсанта третьего курса, к себе домой. После работы с научно-методическим материалом я был приглашен за стол, где собралась вся семья.

С первого взгляда Марина не понравилась мне: невысокого роста, полноватая, с явно просматривающимися азиатскими чертами лица. После обеда я и Марина пошли прогуляться по городу.

– Продолжим знакомство поближе? – сказала она, доставая из кармана ключ от пустой квартиры своей знакомой.

– Хорошее предложение, – согласился я.

К концу третьего курса я догадался, в каком качестве приглашен в семью Моисеенко. Меня роль приходящего «друга» дочери вполне устраивала. До самого окончания школы милиции я был… Кем же я был в семье Моисеенко? Значит, так: я помогал Владимиру Павловичу в подготовке материалов для защиты докторской диссертации, иногда выпивал с ним, слушал его пространные рассуждения о научно-фантастической литературе и жизни. По указанию Конституции Карловны безропотно бегал в магазин за хлебом и молоком, помогал ей наклеивать обои. По выходным я оставался у Моисеенко на ночь и спал в одной кровати с Мариной. Я бы назвал свой статус в семье Моисеенко – приходящий любовник дочери и по совместительству друг семьи. По окончании школы милиции я трогательно простился с Мариной, попрощался с ее родителями и уехал в родной город.

После отъезда с Мариной я не переписывался и не перезванивался, а вот ее отцу иногда писал.

9 мая Владимир Павлович пришел на работу к восьми утра. Заметив незнакомого человека, слоняющегося в коридоре, он строго спросил:

– Товарищ, вы с заочного отделения, пересдавать пришли? Все вопросы только после праздников.

– Владимир Павлович, это я!

Мы обнялись, как давно не видевшиеся друзья. С момента нашей последней встречи Владимир Павлович совсем полысел, стал носить очки с толстыми линзами.

– Заматерел ты, Андрюша, – сказал Моисеенко, осмотрев меня и так, и этак. – Какими судьбами в Омск? Ты где остановился?

В своем кабинете Владимир Павлович угостил меня кофе и, как настоящий ученый-социолог, стал расспрашивать не о житье-бытье, а об учении старика Кусакина. Я вкратце поведал об основных положениях учения о «синусоидальном развитии жизни» и роли учения Кусакина в познании процессов, происходящих в обществе.

– Особенно прельщает меня в учении старика Кусакина пассаж о движении души человека после его смерти. Суть его очень проста: если ты умер на подъеме движения личной синусоиды, то твоя душа летит в космос, в бесконечное путешествие к звездам. Если помер на спаде, то тебя ждет забвение и вечная пустота. На мой взгляд, вечное путешествие к звездам и другим мирам более привлекательно, чем христианский рай, о котором ничего не известно.

– Насчет рая ты отчасти прав, – согласился Моисеенко. – Прописав страдания грешников в аду, отцы-основатели христианской церкви обошли вниманием рай. Я лично нигде не мог найти внятного разъяснения, что ждет христианина в раю.

В дверь к нам заглянула приятная девушка – секретарь-машинистка кафедры философии. В выходной день ей, вольнонаемной, делать на работе нечего. Увидев незнакомого человека, она смутилась, не зная, что сказать. Моисеенко соображал быстрее: он дал девушке незначительное задание и отпустил после его выполнения домой.

– Должен признать, Андрей, что из твоих писем я не все понял об учении старика Кусакина. Вживую ты разъясняешь интереснее и понятнее. Я бы посоветовал тебе написать об этом учении доклад для выступления на научно-практической конференции МВД. Доклад я бы назвал так: «Современные антинаучные религиозные учения как тормоз в развитии перестройки». Если тебе будет нужен вызов на конференцию, только скажи – я через Москву организую. Сейчас пойдем к нам, пообедаем. Прошу тебя, при Конституции Карловне ни слова об учении старика Кусакина. Еще прошу – не вступай с ней в полемику о перестройке. О чем угодно говори, только не о Горбачеве.

Дождавшись возвращения курсантов в школу с праздничных мероприятий, мы с Владимиром Павловичем пошли на остановку. По пути он зашел в магазин, а ко мне, откуда-то со стороны сквера, подскочили цыганки, человек десять.

– Ай, молодой и красивый, ты не с наших краев! – заворковала-защебетала цыганка лет сорока, одетая в традиционные яркие одежды. – Дай ручку, я тебе погадаю, всю правду расскажу и кое-что покажу, а денег не попрошу.

Цыганки обступили меня, зашумели, сбивая с толку, стали сзади дергать за рукав:

– Дай рубль ребеночку на хлебушек. Дай закурить, золотой мой, у тебя же есть сигареты, вон пачка торчит.

Прохожие, завидев толпу цыганок, спешили побыстрее пройти мимо нас или вовсе перейти на другую сторону улицы.

– Стоп! – резко и громко скомандовал я. – Вы же люли? Разве люли гадают?

При слове «стоп» цыганки игриво улыбались, при упоминании люли помрачнели.

– Какой же ты ублюдок! – заявила цыганка, собиравшаяся погадать мне.

– С виду на русского похож, а на самом деле – чмо, каких свет не видывал, – добавила мамаша, просившая денег на хлеб.

Как по команде цыганки развернулись и ушли в сквер.

– Андрей, я видел диво! – восхитился вернувшийся из магазина Моисеенко. – Ты что им сказал? Ты представляешь, они иногда даже нам, преподавателям в форме, проходу не дают. Как идешь, то денег попросят, то закурить, а от тебя они как сиганули, только пятки засверкали.

– Я сказал цыганкам, что они похожи на люли. Цыганки оскорбились.

– Кто такие «люли»? – заинтересованно спросил Моисеенко. В нем, судя по тону, проснулся ученый-социолог.

– Владимир Павлович! – словно в отчаянье, взмахнул я руками. – Вы учение старика Кусакина считаете антинаучным, а от люли вам дурно станет. Вы не поверите, что в конце ХХ века в советском государстве могут быть кочевые племена, живущие по законам Средневековья. Вы же сами видели, цыганки морщатся от одного упоминания о люли.

– Рассказывай, – велел Моисеенко. – Я не цыганка, я марксист, меня грязью в современном обществе не испугаешь.

Дома Владимира Павловича ждал праздничный обед. Мое появление Конституция Карловна восприняла спокойно: пришел так пришел. Она, честно признаться, всегда недолюбливала меня. За столом разговор быстро перешел от бытовых тем к перестройке. На моих глазах в словесных баталиях схлестнулись два противоположных лагеря: сторонника и противников курса на обновление советского общества. Минут через двадцать ожесточенного диспута Конституция Карловна вспомнила обо мне.