Читать книгу "Фатальное колесо. На все четыре стороны - Виктор Сиголаев"

И он меня, разумеется, узнал тоже.

Помолчал, разглядывая мои бренные останки, потом строго глянул на Шефа и проскрипел сварливо:

– И это, вы говорите, самый дисциплинированный член кружка?

Член кружка?

Нет, блин, кружок твоего…

Глава 18

Одной собакой меньше

В целом не так страшен оказался черт.

Характер, конечно, у него еще тот, но все компенсировалось гигантским набором знаний о прошедшей войне. Сергей свет Михайлович владел уникальнейшей информацией о событиях, бо́льшая часть которых проходила у него на глазах. Или при его непосредственном участии.

Перспективы его раскрутки были так многообещающи, что у меня почему-то напрочь вылетело из головы грозное предупреждение Дианы о том, что пора бы в некоторых изысканиях кое-кому остановиться, пока не поздно.

А, семь бед – один ответ.

– А Шайтана, Шайтана вы знали, Сергей Михайлович?

Надо сказать, что товарищ Полищук некоторое время назад был резко против моего не то чтобы участия – присутствия в отделе во время обсуждений хода расследования. Но слово за слово – и старый партизан-партиец постепенно оттаял. Уж больно интересные я задавал вопросы.

– Шайтана? – Дед прищурился, внимательно разглядывая меня сквозь темные стекла. – В материалах суда нашел это прозвище?

– Ну да, – заерзал я от нетерпения, – показания выживших очевидцев.

Вредный старик многозначительно помолчал, свысока поглядывая в мою сторону.

Мы сидели вдвоем в небольшом кабинете на третьем этаже Дворца пионеров. Здесь было хозяйство детской театральной студии, худрук которой активно контактировал с культпропотделом горкома. Короче, свой был человек.

Окна помещения выходили на северо-западную сторону, и через них отлично просматривался Константиновский равелин на траверзе Ахтиарской бухты. Красивый вид, но… разве сейчас до красот?

– Додумались тоже, сопляков к расследованию допускать, – прервал наконец молчание куратор. – Что творится? Не понимаю. М-да, ну… начальству виднее. Так что, начинающий разведчик, ты полагаешь, это Шайтан совершил групповое убийство в деревне?

– Есть такая версия.

Дед вздохнул.

– Версия, он говорит. А ты обратил внимание, юный Гагарин, что в протоколах судов над предателями нет моих показаний о Шайтане, хотя я действительно его знал?

«И юный… октябрь впереди»!

Здесь надо уточнить, что «юный Гагарин» – это я.

Так Пятый решил. После того как дедушка Полищук в кабинете директора Дворца пионеров в его присутствии минут двадцать козлил неведомого «Витю Гагарина», указывая время от времени корявым пальцем в мою сторону.

Сначала начальник ничего не понял, а сообразив, в чем дело, решил не поправлять уважаемого человека из вежливости. А потом его вдруг осенило, что не стоит вообще светить мою настоящую фамилию перед дотошными партработниками. Коли уж так пошло. Вот я и остался… Гагариным.

– Обратил внимание, – сказал я, – но подумал, что, может, вы Шайтана и не знали.

– Не знал? – скривился досадливо дед. – Ох уж эти малолетки. Главного палача лагеря? Да еще и в самом конце, когда он вообще человеческий вид потерял уже от своих зверств?

Полищук снял свои огромные очки и вдруг ногтем указательного пальца звонко постучал себя по левому глазу. Я почувствовал, что начинаю краснеть. Вот почему старик показался мне косоглазым! Глазной протез.

– Это он… сделал?

– Кто же еще?

Дед протер линзы суконкой и вновь водрузил очки на нос. Потом порывисто встал и подошел к окну. Видно было, как за стеклом ветер гоняет по небосклону изорванные в клочья темные тучки. Даже, если точнее, остатки туч, потому что небо быстро очищалось и наливалось не по-зимнему сочной синевой.

– Только напрасно его ищут, – неожиданно прервал молчание старик. – Нет его. Убили.

– Как? – вырвалось у меня. – В смысле когда его убили? И кто?

– Кто убил? – усмехнулся Полищук, повернувшись к окну спиной. – Да я и убил. В апреле сорок четвертого. Как раз за два дня до прихода наших.

Повисла тяжелая пауза.

– Что же ты не спрашиваешь, как я это сделал?

А смысл?

Спросишь его – начнет опять ерничать, кривляться, нагонять вокруг себя пафоса и многозначительности, добиваясь одному ему известного драматургического эффекта. Перед малолеткой, спешу заметить! А так – захочет, сам расскажет.

Я вздохнул:

– Считайте, что спросил. Как же это произошло?

Полищук уселся за стол напротив меня, сцепил кисти рук в замок и впился в меня взглядом.

– Мне просто повезло, – произнес он вдруг без ожидаемых рисовок и драматургии. – Так повезло, что нарочно и не придумаешь! Перед отступлением немцев из Симферополя всех заключенных совхоза «Красный» должны были ликвидировать. Полностью. Без исключений и поправок на пол или возраст. Да-да, там было много и женщин, и детей. Были даже годовалые грудные младенцы. Хотя к последнему дню их осталось, может быть, двое или трое. С мамами, разумеется. С мамами их и зачищали. Всех – взрослых, детей – в две шеренги по пятнадцать человек на краю оврага и… длинной очередью из МГ… до пустого «кекса». Это магазины для пулемета, круглые такие. Лента как раз на пятьдесят патронов. По пять патронов на три души. Пулеметные пули ведь человека насквозь прошивают. Экономили так. Потом – следующие тридцать. И из второго пулемета, пока первый остывает. И снова – до последнего патрона в барабане. И опять – первый пулемет… и второй… и первый. Конвейером. Пока овраг до краев не забьется трупами. Тогда метров на пятьдесят в сторону – и по новой: первый пулемет… второй пулемет… первый… второй… первый… второй…

Я почувствовал, как от этого маятника слов холодный ужас поднимается из глубин сознания. Этот ветеран – он что, решил напугать ребенка до истерики? Это хорошо, что я – уникум со взрослыми окрепшими мозгами. И с опытом здравомыслящего человека, пережившего и перестройку, и девяностые, и многое-многое другое. Только ведь Полищук этого не знает!

А если бы я действительно был дитятей?

– В-вы… это сами видели?

Старик помолчал еще немного, поглаживая непроизвольно корешок лежащей на столе папки с судебными материалами. Потом тяжело прихлопнул ее бледной кистью в старческих пигментных пятнах.

– Я стоял в одной из таких шеренг, – произнес он глухо. – Стоял и смотрел в зрачок пулемета, раскаленного от стрельбы по беззащитным людям. Стоял и ничего не мог поделать. Равнодушие накатило. Апатия. Из-за слабости, из-за многодневного голода, холода, боли в изувеченном лице. Хотелось только быстрее прекратить все это. И чтоб безболезненно…

– А как же вам удалось… выжить?