Читать книгу "Застолье в застой - Виталий Коротич"

Положение в обществе завоевывалось годами, продвижение по лестнице чинов было медленным, порядок соблюдался строго. Почет, пусть и подчеркнутый, оказывался исключительно по рангам. Знаток древних обычаев Е. Лаврентьева цитирует свидетельство из XIX века: «На верхнем конце стола восседал его превосходительство, имея по правую руку свою супругу, а по левую — самого сановитого гостя. Чины уменьшались по мере удаления от этого центра, так что разная мелюзга 12, 13 и 14-го класса сидела на противоположном конце. Но если случалось, что этот порядок по ошибке был нарушен, то лакеи никогда не ошибались, подавая блюдо, и горе тому, кто подал бы титулярному советнику прежде асессора или поручику прежде капитана…»

Как позже пошутил Чехов, мужчина обязан состоять из «мужа» и «чина».

Чины имели наименования — от канцлера для первого класса до коллежского регистратора для четырнадцатого. Без службы нельзя было получить чин. Дворянин мог перейти в следующий класс, лишь прослужив в низшем три-четыре года. За особые заслуги этот срок мог быть сокращен, но делалось это гласно и специальным указом с мотивацией льготы (примерно так сегодняшний офицер получает внеочередное звание). Иногда императорским указом мог быть присвоен чин вне всяких очередей; так Пушкин к новому, 1834 году получил в подарок придворный чин камер-юнкера, это был пятый класс, всего на ступеньку ниже генеральства. Зря в советское время нам внушали, что великого поэта обидели, — чин был очень высок; обидеться Пушкин мог разве что на одну из обязанностей камер-юнкера — дежурить во время императорских балов и торжественных церемоний. Но его об этом и не просили…

Соблюдалась система титулований. Нижние пять классов откликались на «ваше благородие», следующие три были «высокоблагородиями», дальше шли «ваше превосходительство» и «высокопревосходительство». Для императорской семьи и князей была система титулования с «величествами» и «сиятельствами». Недворяне, поступив на гражданскую службу, могли получить низший, четырнадцатый, класс через десять или двенадцать лет. Достигнув восьмого класса, они могли претендовать на дворянское звание, а с пятого класса — на потомственное дворянство (с начала XIX века для этого требовалось еще и университетское образование). Военным было полегче: там потомственное дворянство получали все офицеры; армейская служба была не очень прибыльна, но почетна. Все-таки военный человек, особенно в гвардии, должен был сам, за свои деньги, заказывать себе дорогое обмундирование, покупать коня, одевать и содержать денщика. Все, даже количество лошадей в упряжке, было строго нормировано: генералы имели право запрячь цугом шесть лошадей, полковники и майоры — четыре, а низшие офицеры — пару. У гражданских лиц иерархия была столь же заметна. Молодой Николай Гоголь немало написал о людях, вынужденных мучительно карабкаться по иерархической лестнице, — тем более что матушка в каждом письме переспрашивала его о чине. То-то мучились этим и гоголевские герои: Поприщин рвался в испанские короли, Нос прогуливался в обществе принца, а Хлестаков назначал себя в Государственный совет. Тем временем сам Гоголь ходил пешком, а на почтовых станциях получал лошадей последним, соответственно чину, тогда как знакомые надворные и коллежские советники на дальние расстояния путешествовали комфортно, по городу раскатывали в дрожках, а статские советники — в каретах. Все это имело огромное значение в человеческой сортировке; фон Брадке в своих «Записках», публиковавшихся в «Русском архиве», отмечает, что если визитер приходил пешком, то «прислуга в передней не подымалась с мест, и вы сами должны снимать с себя верхнее платье». При этом «мужчина еще мог ездить в открытом экипаже в две лошади, но даму непременно должна была везти четверка». Жены имели чин по мужу, а дочери — по отцу, пока не выходили замуж. Сыновья должны были пробиваться самостоятельно, но родительские возможности, конечно, принимались в расчет. Когда, не имея пристойного чина и связей, Николай Васильевич Гоголь попробовал устроиться на преподавательскую должность в Киевский университет, ему было отказано. «Я почти нуль для него», — записывает будущий классик после беседы с попечителем Киевского учебного округа. Помните, как «значительное лицо» кричит на несчастного Акакия Акакиевича в «Шинели»?.. Попытки Гоголя приобщиться к «высшему свету», понять его правила были мучительны, непрерывны и не очень успешны. В Риме он влюбился в женщину (что бывало с Гоголем редко) красивую и хорошо воспитанную, Александру Россет. Идя на свидание к ней, он оделся согласно нежинским представлениям о великолепии, почти как молодой Евтушенко: в серую шляпу, малиновые панталоны и голубой жилет. «А перчатки?» — спросила дама, иронически оглядев Николая Васильевича. Он еще долго вспоминал свое унижение…

В империи подданные классифицировались четко, чему способствовали чины, обязательные к упоминанию в любом случае, мундиры, обязательные к ношению, и система наград. Долгое время награды были сугубо материальными; императрица Елизавета, например, за оду в свою честь пожаловала Ломоносова двумя тысячами рублей. Сумма эта была немыслимая, да еще и деньги были медные — привезли награду на двух подводах, и весила она, считая по-современному, 1800 кг. Петр I ввел ордена (всего их в империи было восемь), заменив традиционные денежные награды системой знаковых отличий. Некоторые ордена были сделаны из драгоценных металлов и стоили очень дорого. Забавно, что во многих случаях награжденный получал только бумагу о праве на обладание наградой, а орденский знак должен был заказывать за свои деньги, поэтому случалось, что те же ордена бывали разных размеров и даже чуть разного вида. До 1845 года любая степень любого ордена приносила потомственное дворянство, а с середины XIX века — только высшие степени. Так что — на эту тему классиками написано очень много — все было четко размечено, и каждый сверчок знал свой шесток; зовется такая система отношений классовым обществом. При этом все-таки и здесь важно отметить, что расслоение было гласным, определялось заслугами и объяснялось. Система была очень далекой от идеала, но, повторяю, гласной, с откровенными привилегиями и четким соблюдением порядка (еще при Петре I вышел строгий указ: «Кто выше своего ранга будет себе почести требовать или сам место возьмет, выше данного ему ранга, тому за каждый случай платить штрафу — два месяца жалованья»). Хотя такой порядок был очень нагляден, тогда (и теперь — коррупция вечна) чиновники в нашей стране ловчили и лодырничали, брали взятки, вводя власти в задумчивость, не прошедшую до сих пор. Чиновники никогда не получали очень уж высоких зарплат, и как ресторанные официанты требуют свои чаевые, так и чиновники требовали «отстегнуть» им при каждом случае. Помните жалобу Поприщина в гоголевских «Записках сумасшедшего»: «Фрачишка на нем гадкий, рожа такая, что плюнуть хочется, а посмотри ты, какую он дачу нанимает! Фарфоровой вызолоченной чашки и не неси ему: «это», говорит «докторский» подарок; а ему давай пару рысаков, или дрожки, или бобер рублей в триста…» Ровно 130 лет назад, в 1874-м, воспитатель Александра III К. Победоносцев внушал своему воспитаннику: «Укоренилась язва — безответственность, соединенная с чиновничьим равнодушием к делу. Все зажили спустя рукава, как будто всякое дело должно идти само собой, и начальники в такой же мере, как распустились сами, распустили своих подчиненных…» Что изменилось сегодня, кроме стиля, которым изложены старинные претензии? Читая Гоголя, Салтыкова-Щедрина или драматурга Островского, не раз возвращаешься к мысли о том, что бюрократия вечна и, перетекая между временами и юбилеями, она сращивает времена даже в тех случаях, когда все другие соединительные слои крошатся. Бюрократы, как тараканы, пережившие ядерный взрыв, оказываются живее всех живых…