Читать книгу "Лабиринты - Фридрих Дюрренматт"

Я никогда не написал бы «Старую даму», если бы не появилась одна сценическая идея, от которой все и пошло. Дело было не в том, что я сделал из горной деревни небольшой городок, а в другом: даже скорые поезда, следующие из Берна в Невшатель, останавливаются в Инсе и в Керцерсе. А значит, сидя в вагоне, ты хочешь не хочешь рассматриваешь неказистые маленькие вокзалы, недовольный задержками, пусть только на одну-две минуты; за эти минуты я был вознагражден, ведь благодаря остановкам в пути как бы сама собой появилась первая сцена пьесы. А при дальнейшем обдумывании горная деревня как бы сама собой превратилась в городок Гюллен, а Уолт Латчер стал Кларой Цаханасьян. Если на сцене стоит вокзал, этим уже задана внутренняя форма пьесы, форма импровизации; надо показать прибытие поезда, при этом не обойтись без импровизации. Но вокзал предполагает и ожидание прибытия какого-то человека. Чем больше ожидания – не кто-то один, а целый городок приходит в волнение, так как должна прибыть персона необычайно влиятельная или богатая, – тем большие возможности дает сцена ожидания: маленький вокзал готовится к торжественной встрече, или, скажем, ожидаемая персона появляется слишком рано, слишком поздно либо вообще не приезжает. Я выбрал вариант «слишком рано», жители Гюллена ждут пассажирского поезда, но останавливается скорый, – почему я и придумал ход со стоп-краном. «Вокзал» еще и тем хорош, что сам подсказывает, как показать контрасты, а это важно в театре: скажем, главного героя несут в паланкине, следом тянется огромная свита, буфетчики, горничные и т. д. Возникает вопрос, почему же столь важная особа прибывает на поезде, а не на автомобиле, и сразу становятся очевидными «протезы»: якобы в бурной жизни этой особы было столько аварий в автомобилях и на самолете, что теперь она путешествует только по железной дороге. В конце концов эти новые моменты предыстории, к которым затем добавились многие другие, определили «атмосферу спектакля», – поэтому я и сделал главным действующим лицом женщину, а вовсе не потому, что хотел написать роль для Терезы Гизе. Несмотря на большой успех Гизе, все-таки ее утверждение на роль Клары было грандиозной ошибкой: решительно не верилось в предысторию ее героини, в гамбургском публичном доме очаровавшей престарелого папика Цаханасьяна с его миллиардами, который на ней, проститутке, женился. Лучшая из всех виденных мной «старых дам» – Хильда Хильдебранд. Если первая сцена «Визита» потребовала сделать главным действующим лицом женщину, то для начала «Лунного затмения» столь же необходим был герой-мужчина, – никто никого не ждет, некто вторгается, он, вторгшийся, один, иначе быть не может.

Лунное затмение

Зимой, в самую темень, незадолго до Нового года через деревню Флётиген, что у выхода из Флётенбахской долины, едет громадный «кадиллак», он с трудом проталкивается по занесенной снегом деревенской улице и останавливается возле гаража. Уолт Латчер, гигант двухметрового роста, вместе со своим «кадиллаком» прибывший чартерным авиарейсом из Канады в Клотен, долго с трудом выбирается из машины. Здоровенный, крепко сбитый, шестидесятипятилетний великан, с курчавой седой шевелюрой и косматой бородой, черной, но с сильной проседью; на нем меховая шуба и меховые сапоги.

– Цепи неси! – командует он хозяину гаража, потом спрашивает, не сын ли он Виллу Грабера.

– Да, младший сын. – Парень удивлен, так как приезжий свободно говорит на бернском диалекте, да еще на флётенбахской его разновидности. – Отец уже тридцать лет как умер, – сообщает он. – Выходит, вы его знали?

– Знал. Он торговал велосипедами, – говорит Латчер.

Парень недоверчиво присматривается к нему, потом спрашивает, куда он едет.

– Наверх, в долину, – говорит Латчер.

– Ну, туда и с цепями не доедешь, – угрюмо ворчит парень. – Вот отказались верхние, браконьеры-то, снегоуборочную машину себе купить, так к ним даже почту не возят, потому как не добраться.

– Все равно надень цепи, – велит Латчер. Пока парень надевает на колеса цепи, он ходит вокруг, притаптывая снег. Расплатившись, садится за руль и едет наверх, в долину, минует детей на санках, затем разгоняется вовсю и оставляет позади последние дома деревни. Подъем делается менее крутым, Латчер нажимает на газ, машину заносит, зацепив крылом, она сшибает столб телефонной линии, но «кадиллак» все-таки выруливает на дорогу. Дальше дорога круче забирает в гору, входит в лес, на повороте машину, несмотря на цепи, заносит так, что она съезжает вниз до половины крутого откоса и, увязнув в глубоком снегу, останавливается. Латчер протискивается наружу, снег такой глубокий, что дверцу машины едва удалось открыть, Латчер стоит по пояс в снегу, затем, барахтаясь в снегу, карабкается наверх, на дорогу, срывается, снова карабкается, наконец поднявшись, стоит на дороге, отряхивается, с его шубы валятся комья снега. Дальше он бредет пешком. Дорога местами почти неразличима. Белые ели с ветвями, поникшими под тяжестью снега, высятся бесформенными снежными массивами по обеим сторонам дороги. Латчер идет словно по дну ледниковой трещины. Небо сверкает серебром. Он спотыкается, падает, встает, приподнимает то, за что зацепился сапогом, – это труп, Латчер толкает его, трясет: старика с белой щетиной на залепленном снегом лице. Его застывший взгляд устремлен на Латчера. Бросив труп, Латчер идет дальше, выходит на поляну, над вершинами елей разлит кровавый свет, солнце садится за черным хребтом, но небо еще ярко светится, лишь под елями черно-синяя темень. Дорогу переходит косуля, ей тоже тяжело идти по снегу. Следом вторая, она таращит на Латчера глаза, полные смертельного страха. Латчер почти настиг косулю, и тут она, шарахнувшись, исчезает в лесу. Заснеженный подлесок и бурелом не дают идти. Латчер пробивается через подлесок, какое-то время стоит как гигантский снеговик и стряхивает с плеч тяжелые комья снега, свалившиеся с ветвей. Все происходит в размытом двойном свете – снег на елях и небо сначала блестели как стекло, но теперь быстро темнеет, Латчер срывается на склоне, катится, останавливается, ударившись о еловый ствол, сверху на него опять валится снег; лишь через полчаса он снова выбирается на дорогу. Он потягивается, его дыхание клубится как дым, он этого не видит, только чувствует – вокруг уже непроглядный мрак, Латчер вслепую пробивается в снеговых массах, и вдруг – он на воле. Ели отступают все дальше назад, на небе горят звезды, созвездие Капеллы почти в зените, Орион наполовину скрыт зубчатым хребтом; Латчер знает созвездия. Впереди вырастают смутные очертания огромной как дом скалы, он осторожно обходит ее и снова выбирается на дорогу; появляются огни, столб с фонарем, три-четыре освещенных окна. Дорога больше не завалена снегом и даже посыпана солью. Латчер входит в трактир «Медведь», минует узкий коридор, открывает дверь с надписью «Зала», стоит на пороге, осматривая помещение. За длинным столом у стены, на которой ряд маленьких окошек, сидят крестьяне, толстяк-полицейский и хозяин «Медведя». На дальнем конце стола, под фотографией генерала Гизана,[62] четверо играют в карты. Латчер, не сняв шубу, садится за столик, рядом с которым стоят высокие напольные часы, и говорит, что в Флётенбахском лесу на заваленной снегом дороге лежит мертвец.