Читать книгу "Преступник и толпа (сборник) - Габриэль Тард"

Эти развеселые капитулы и монастыри, по которым водит нас этот святой человек, больше заслуживали бы визита Рабле. Пьянство и сластолюбие, изнеженность и жестокость, смесь эпикурейства со скупостью и алчности с ленью являются здесь побудительными причинами всех прегрешений. Там все игроки, все сутяги мало мстительны для своего времени, и еще меньше гостеприимны и милосердны. В существе дела, все до сих пор осталось по-старому, несмотря на внешние видоизменения… Вместо сидра и алкоголя тогда опьянялись вином. Роскошь у монахов состояла в том, чтобы носить рубашки и иметь подушки и занавески из полосатой шелковой материи, а монахини носили пояса с металлическими украшениями. Мы ушли вперед с тех пор. Монахи и монахини, по крайней мере, до назначения в их епархию благочестивого епископа и в начале его архипастырской деятельности, держали при себе своих незаконнорожденных детей, как и их правнуки впоследствии. В заключение нужно заметить, что епископ Риго нигде не нашел полного состава монахов; где нужно было быть 20 монахам, насчитывалось всего 12–15. Ясно, что настоятели из экономических соображений, в высшей степени эгоистических, стремились насколько возможно ограничить пределы их духовной семьи, как нормандские отцы семейств ограничивают теперь пределы своих семей, по крайней мере законных. В действительности монастырское мальтузианство имеет еще немало аналогий с настоящим мальтузианством и, подобно последнему, не мешает увеличиваться количеству внебрачных детей. Я не останавливаюсь на многих других сопоставлениях подобного рода. Отсюда, по-видимому, вытекает, что от средних веков до нашего времени нормандец остался таким же, каким он был создан, быть может, по образцу и подобию господствовавших когда-то классов, влияние которых сказывается еще и теперь под действием новейших образцов.

Во Франции есть провинции, где влияние последних не играет никакой заметной роли. Департаменты центрального плоскогорья, преимущественно Лозеры, дают темную окраску, которая невыгодно противопоставляется общей белизне департаментов равнины. Нужно остерегаться смешивать преступность этих горных местностей, хранительниц прежних нравов, с преступностью городских участков. Подражание старшим проявляется там в старинной форме подражания аристократии или домашним; религиозный жестокий и мстительный отец, чаще всего браконьер и в этом отношении копия своих прежних аристократических властителей, – вот тип, к которому стремится приблизиться сын, и до известной степени эта горная преступность, целомудренно-жестокая, вся состоящая из мести и гнева, может считаться следствием и вульгаризацией преступности феодалов, с которой познакомили нас великие дни Оверна. К той же категории принадлежит и Корсика. Можно было бы включить сюда и Бретань до современного смягчения ее нравов. Но эта архаическая форма преступности заметно исчезает, и всюду, где мы видим на карте постепенное сгущение краски, мы можем быть уверены, что подражание деревенским предкам заменилось там подражанием городским пришельцам или соседям, живущим на городскую ногу. Если бы для всей такой большой страны как Франция можно было разложить сырой материал общей суммы статистических цифр на его составные элементы, реальные и живые, то был бы ясно, как очень удачно выразился Joly, что под этими цифрами в действительности скрываются тысячи очагов незаметной вредной заразы или не менее глубоко спрятанных благотворных воздействий, то вспыхивающих, то погасающих и здесь, и там, по деревням и селам. Повышение и понижение, констатируемые статистикой, суть только алгебраические выражения этих маленьких положительных и отрицательных величин. Тогда выяснилось бы значение подражания высшим. Оказалось бы, что каждый из этих очагов преступности представляет собой социальную вершину положительного или отрицательного свойства, что каждый из них сумел стяжать себе, дурно ли, хорошо ли, благополучие и авторитет, которые ярко выступают на фоне населения, до тех пор погруженного в рутину своих традиционных пороков или добродетелей. Вместе с тем, нетрудно было бы заметить, что если эти центры и кажутся самопроизвольно возникшими, то эта их самопроизвольность призрачна. Даже совпадение и сходство их возникновения указывает, что они заимствовали свое пламя или первую искру у какого-нибудь центрального очага, который называется большим городом.

5. Познание будущей преступности

Изучение преступности наших больших городов особенно заслуживает нашего внимания как наиболее надежный путь к познанию будущей преступности государств. Уголовная статистика дает в этом отношении неутешительные сведения. Во всяком случае не следует этим особенно огорчаться. В действительности столицы – еще только образующаяся аристократия, как показывает их быстрый рост. От 1836 года до 1866 население Парижа увеличилось вдвое, в то время как население всей Франции – лишь на одну восьмую.

Как всякая растущая аристократия, столицы имеют свои лихорадочные периоды роста и с жаром предаются мотовству и всяческим излишествам. Их фатовская самоуверенность развивается наряду со священным благоговением перед ними провинциалов. Но всякая аристократия, уже установившаяся и возмужавшая, становится скромнее, и в то время как уменьшаются ее преимущества, обнаруживаются ее положительные качества; ничто не может сравниться с очарованием аристократического общества, когда оно теряет свое могущество. Начиная с Людовика XIV французское дворянство и духовенство пали под игом королевской власти и сделались образцом мягких и мирных нравов. Этому примеру, разумеется, подражали, как и их вежливости, и это благотворное воздействие, погашающее большую часть морального зла, которое можно было бы вменить правящим классам прошлого, нам объясняет, быть может, почему накануне революции французская преступность, не считая периодов голода и нищеты и исключая районы деморализованных бичом банкротства, по-видимому, была очень слабой. «Грабители и воры по Франции становятся все более и более редки в XVIII веке»; и в эту эпоху «безопасность больших дорог изумляет английских путешественников», особенно Юнга (Joung).

Так, быть может, в свое время будет со столицами, этими аристократами наших дней, после какого-нибудь победоносного восстания в провинции, потому что столицы, как и аристократия, несознательно стремятся сделать себя бесполезными или безвредными самой продолжительностью своего влияния. Опустевшие, разрушенные, бессильные, но не развенчанные, не лишенные былого ореола, они сохраняют гегемонию в деле искусства и вкуса и престиж аристократизма, переживший падение дворянства. Их лучший цвет – чистота эстетического вкуса – сохранится за все время их постепенного падения. Так было с Афинами, подпавшими под иго Римской империи; так было, в свою очередь, с Римом после вторжения варваров. А пока нужно сознаться, что с точки зрения порочности и преступности столицы представляют собой печальное зрелище. Разумеется, как замечает в их пользу Майр в своей статье «Statistica е vita sociale», в их оправдание можно привести то, что в них пропорция взрослых людей от 18 до 50 лет, то есть в возрасте как наибольшей активности, так и наибольшей преступности, заметно выше, чем в деревнях, где, наоборот, число детей и пожилых людей пропорционально значительнее. Но в этом заключается лишь смягчающее обстоятельство, поскольку оно в то же время не является отягчающим; разумеется, самой здоровой и самой деятельной части нации не стоило стремиться в город для того только, чтобы направить свою силу и деятельность в сторону порока. Помимо этого указанное различие, хотя и заслуживающее внимания, слишком незначительно, чтобы оправдать разницу сравниваемых мной степеней преступности.