Читать книгу "Московские истории - Нильс Хаген"

А в жизни… Кто я такой, чтобы говорить этой женщине все эти слова и надеяться на нужную мне реакцию?

– А дети? Где они? – кивнул я на фото.

– Старшие в секциях – бассейн, теннис. Младшие у бабушки, – пожала плечами Наталья и неожиданно атаковала: – Валера нашел себе иностранного адвоката?

– Простите? – не понял я.

– Ну, вы ведь его адвокат?

– Нет.

– Тогда зачем вы пришли?

Хороший вопрос. Я сделал глоток кофе, собираясь с силами:

– Просто поговорить. Сказать то, что он сам не может вам сказать.

– Он меня теперь боится?

Губы ее изогнулись в горькой улыбке. Я покачал головой:

– Просто он сам еще всего до конца не понимает.

– А вы, значит, все понимаете? – Наталья перешла в массированное нападение, хотя, вероятнее всего, это была защитная реакция, к которой я тоже не подготовился. Господи, какой же я дурак!

– Всего никто не понимает. Но я точно знаю, что ломать легче, чем строить. Вы уверены, что хотите разрушить то, что строили много лет? Ваш дом, вашу семью, вашу жизнь.

– Вы знаете, что он сделал?

Я посмотрел на Наталью и споткнулся об ее взгляд. В нем было столько честности и пронзительной открытости, что я не нашел ничего лучшего, как снова уткнуться в чашку с кофе.

– Не прячьтесь, – легко разгадала мой маневр Наталья.

– Знаю, – процедил едва слышно.

– Тогда чего вы от меня хотите?

А в самом деле, чего? Зачем я сюда пришел? Для нее? Для Валерия? Для их детей? Для себя? Может быть, я здесь затем, что верю еще в какие-то размывшиеся сегодня ценности? Ценности, которые сам поставил под сомнение своим пьяным походом в проклятый клуб…

Тогда я отставил чашку и заговорил.

Не помню слов, которые тогда произносил. Да и не уверен, что слова играли такую уж значимую роль. Важнее, наверное, были эмоции и интонации.

Я говорил, что нет ничего важнее семьи и детей.

Говорил, что никакая обида, никакая ссора, никакой проступок не стоит человеческих отношений. Тем более, отношений, которые дали жизнь четырем маленьким людям.

Я вспоминал о библейском всепрощении и пытался доказать его состоятельность в современном мире. А потом переключился на Валерия, ведь каждый может оступиться. Ведь случается так, что быт заедает и хочется чего-то нового, а новых впечатлений нет. И когда на фоне однообразия вдруг возникает что-то, выбивающееся из общего ряда, то это новое может быть болезнью. И такую болезнь надо лечить. Будь то алкоголь, наркотик, фанатичное увлечение или нездоровая связь. Да, трудно дать человеку шанс, проще обидеться и вычеркнуть больного из жизни. Но это не выход. Нет, не выход.

Кому я все это доказывал? Ей или себе? Не знаю.

Наталья слушала меня, не перебивая. Наконец я выдохся, замолчал и в один глоток опорожнил остывшее содержимое своей чашки. Она налила мне еще кофе из френч-пресса.

– Вы все-таки адвокат.

– Нет. Я работаю в банке. Спасибо.

Я принял вторую порцию напитка и принялся пить теплый несладкий кофе небольшими глоточками.

– Вы видели ее? – вдруг спросила Наталья все с той же убийственной откровенностью.

Я кивнул.

– Чем она лучше меня?

От этого вопроса несладкий кофе сделался совсем горьким.

– Она не лучше. Ничем не лучше. Вас даже сравнивать нельзя.

Наталья посмотрела мне в глаза, но отчего-то возникло ощущение, что передо мной сейчас сидит не Наталья, а Арита. И это моя Арита заглядывает мне в самую душу:

– Врете.

– Правда, она не лучше. Ничем. Вы мать, жена, друг. Вы его тыл, его уютный привычный дом, в который всегда можно вернуться. Вы – его жизнь, если угодно.

– Тогда почему?

– Потому что вы мать, жена, друг… и тыл… Стабильность, которая есть всегда. А в каждом мужчине живет дух авантюризма. Он нелогичен, разрушителен, и его трудно контролировать, но…

– То есть меня можно предать, потому что ко мне всегда можно вернуться? Потому что я всегда прощу и сделаю вид, что ничего не было?

Я почувствовал, что меня загоняют в угол. Уже загнали одним тяжелым словом «предать».

– Просто… Это как болезнь. На болезнь не надо обижаться. Ее надо лечить.

– Вы хотите, чтобы я была святой, – горько улыбнулась Наталья. – Я не святая. Кроме того, Валере не нужна моя святость.

Взгляд ее замер на моей правой руке, на обручальном кольце, а потом она снова заглянула мне в душу:

– А вы бы смогли сказать все, что сейчас говорили мне, своей жене?

Хотел бы я знать, о чем сейчас думала эта женщина, но в данной ситуации патологоанатомом была она, а я, пришедший лечить, чувствовал себя препарированным.

– Я… не знаю. Но ведь к вам пришел не Валерий.

Взгляд ее похолодел.

– До свидания, Нильс.

Сказано это было так, что говорить стало не о чем. Я неуклюже кивнул и поднялся. Она осталась сидеть. Продолжая ощущать неловкость от каждого своего действия и от бездействия, я поплелся к двери.

– Я бы хотела все вернуть, – догнал меня ее голос. – Но он не сможет. А делить его с ней не смогу я. Вы правильно сказали: я – жизнь. А она – смерть. Мы не можем ужиться с одним человеком. Если он этого не понимает, если он не может выбрать сам… значит, всё. Всё…

Я обернулся. Наталья сидела у журнального столика и смотрела теперь в себя. И в глазах ее стояли слезы.

Одинокая.

В своем уютном, так долго и с такой любовью создаваемом доме, где каждая вещь была на своем месте. Гардины, диван, столик с креслами, полки с книгами на стене, комод. И квинтэссенция счастья на комоде – фотокарточка в рамке, с которой улыбались она, Валерий и их дети.

– Можно я возьму это фото? – неожиданно для себя спросил я.

– Зачем оно вам?

– Это не мне.

Наталья неопределенно повела плечом. Она больше не препарировала меня. А может, и прежде этого не делала, и все мои ощущения были только моими ощущениями.

– Если он вернется, вы его примете? – спросил я, возвращая ей ее прямоту.

– Берите фотографию, если она ему так нужна, и уходите. – Она явно боролась с подступающими слезами.

И я ушел. Вышел в коридор. Снял белоснежные тапочки, обулся и вышел.

Но перед этим забрал фотографию.

Глава 6

Максим Антонович подошел ко мне на другой день, когда я собирался идти обедать.

– Здравствуйте, господин Хаген, – в своей обыкновенной манере поздоровался он.