Читать книгу "Повелитель монгольского ветра - Игорь Воеводин"

Жрец перевел дух.

На лицах слушавших не отразилось почти ничего, только тени, тени легли на их бронзовые лица, легли и остались, только морщины, словно следы от сабельных ударов, обозначились резче и глубже, только навсегда, навсегда пролегли горькие складки возле их упрямо сжатых губ.

Жрец поднял голову. Лучи уже прошли положенные отметки, времени оставалось в обрез.

– Идите, – продолжил он, – вы изменитесь, вы смешаетесь с иными племенами и научитесь от них низкому, позабыв высокое. Но таков ваш удел, ибо в душах ваших, только в душах останутся свет и жажда – и они спасут тех, кто расслышит, распознает зов неба… И помните, – добавил он, помолчав, – Бог говорит тихо…

Мужчины повернулись и пошли, не оглядываясь, каждый к своему роду или войску. Воины, женщины и дети, тысячами и тысячами ждавшие их в полях за кольцами стен, не сказали ни слова, не спросили ни о чем.

Десятки тысяч быков и коров, тысячи боевых колесниц и повозок ждали сигнала.

Старик поднялся на внешнюю стену. Насколько хватало глаз, от края неба и до края, стоял его народ. Все смотрели на жреца.

– Вперед, – тихо сказал он, но его услышали все.

И потонула округа в топоте, свисте и криках, в лае команд и мычании животных, в скрипе колес и хлопанье бичей.

Все тронулось с места, все смешалось и скрылось в пыли, поломались боевые порядки, и время, время, лекарь и палач, уронило свою первую песчинку.

Где-то в воздухе, в немыслимой выси небес, с натугой, скрежетом и всхлипом дрогнули, застонали, заскрипели и пошли планетарные часы, и мир начал свой путь к хаосу и распаду, а человек к боли и ужасу смерти.

Старик стоял недвижим, и зоркие глаза его различали, как на пути, ведущем к Синташте, начали разделяться на два потока повозки, колесницы, люди и животные – одни шли по направлению к Ую, туда, на север, иные прямо на Урал, на запад, и остальные забирали на юг, где к ним присоединятся жители Аланды.

Глаза его были сухи. Нет, он не был высечен из камня. Просто он не умел плакать, не знал, что это такое. Не было повода узнать.

Он знал, что потомки ушедших заселят землю, дадут миру невиданные знания и неслыханную гармонию искусств. Но позабудут, чьи они дети.

Жертвуя собой, заражаясь от безбожного мира похотью, они спасут тысячи и тысячи тех, кто уже давно, немыслимо давно потерял себя, но кого еще можно спасти, погибнув самим.

Солнце встало в зенит, но все шли и шли войска, роды и стада.

…Когда тучи прошли через отметки заката, из виду исчезли арьергарды, и даже пыль, вековая, тысячелетняя пыль начала свой путь к земле, повинуясь вечерней росе.

Старик вернулся во внутренний круг.

Он поднял молитвенно сложенные руки к небу и бросил взгляд на последнюю бойницу, в которую еще не успело заглянуть светило. Он что-то произнес.

И, повинуясь звуку, вполз в последнюю прорезь храма-крепости-обсерватории последний луч, и в следующий миг город вспыхнул.

Он загорелся разом, повсюду, как никогда не бывает при поджогах и как научатся сжигать лишь через тысячелетия там, на Восходе, разом уничтожая города.

В Аркаиме горело все, что могло, и медленно стал таять на фоне пламени силуэт старика. Он просто таял и таял, растворялся, но не горел.

Город полыхал всю ночь. Дым стелился неделю. Камни остались навечно.

15 сентября 2005 года, дельта Волги, о. Средний, Россия

Энгр присел на песочек. Он сидел лицом к воде, как всегда, безучастный к происходящему, отрешенный, погрузившись в какие-то свои бесконечные и невеселые мысли.

Шайка радовалась удаче, рассматривала дублоны и спорила из-за добычи: кому-то не досталось ничего.

Бек-хан и Хозяин отошли на пригорок, к самой каменной бабе.

Солнце плавило воздух, дышало сверху тысячью печей, но баба, так же равнодушно, как и тысячи лет, смотрела вдаль, поверх людских ссор и дрязг, поверх камышей, лодок и волн, лицо ее было бесстрастным, и только плотно сжатые губы выдавали затаенную горечь и вековую скорбь.

– Слушай, – начал Хозяин, – я всегда знал, что ты умный и храбрый человек. А это стоит дороже золота, сколько бы там внизу его ни было.

Бек-хан не ответил.

– Эти – быдло, человеческий материал, серая масса, планктон, – продолжал бритоголовый, – да и сынок мой тот еще слизняк. Дело, Хан, дело некому делать! Давай забудем распри, ты будешь мне правой рукой, компаньоном, другом. Неужели ты не понимаешь, что мне, по большому счету, плевать на это золото, как тебе или этому твоему шизику? Мне просто интересно делать дела. Хан, мы с тобой такое замутим! Да пойми же ты, нас мало, совсем мало, тех, кто над толпой, и мы должны наконец-то научиться договариваться, а не жрать друг друга!

Бек-хан медленно поднял свои глаза-бойницы на говорившего. В них не было ни боли, ни огня, ни отблесков внутренней борьбы. В них была только сосредоточенность.

– А что же ты не пришел ко мне с этими словами сразу? – выговорил он.

– Недооценил тебя.

– Нет. Нам не по пути.

– Хан! Ты понимаешь, что, если мы не договоримся, я буду вынужден вас убить, и тебя, и психа твоего? Я не могу жить, ожидая мести…

Бек-хан только пожал плечами.

– Что ж…

– Много там, внизу?

– Много.

– Ладно. Возьми Ферта, нырни с ним, покажи все и возвращайся. Не к лицу тебе на побегушках…

Бек-хан, повернувшись к нему спиной, начал спускаться к воде.

– Эй, Ферт! – крикнул Хозяин. – Нырнешь с ним…

Ферт заныл:

– Алексеич! Алексеич! Прикажи, чтобы бабки мои, пока нырять буду, никто не стырил…

– Ныряй, сука, не дешеви, – вполголоса произнес главарь, и Ферт понуро начал раздеваться.

Оставшись в красных синими цветами семейных трусах, он попытался распрямить плечи, дабы выглядеть грознее, но под ядовитый смех приятелей снова сдулся и побрел за Бек-ханом в воду. Хозяин подошел к Энгру.

– Встань.

Тот поднялся и повернулся к нему лицом.

– Ну что, юродивый? Жить хочешь?

– Неужели ты думаешь, что властен над жизнью и смертью? – чуть усмехнувшись, ответил тот.

– А вот сейчас и посмотрим, – очень серьезно сказал Хозяин. – Кончайте его, хлопцы. И Бека, как вынырнут.

Один из гориллообразных медленно пошел к Энгру, держа руку за спиной.

– Что же ты прячешь нож? – спросил его Энгр. – Я не баран, не испугаюсь…

Хозяин насупился еще больше и вдруг, как-то страшно хекнув, выдохнув, стал оседать. Стрела пробила ему грудь, вой дя со спины.

Изумленно обернулась горилла, и вторая стрела, пущенная с пригорка от каменной скифской бабы, вошла ему в горло.