Читать книгу "Бить или не бить? - Игорь Кон"

На флоте шпицрутены заменяли куски каната с узлами – линьки. По свидетельствам очевидцев, это наказание, которое применялось почти ко всем матросам за дисциплинарные провинности, было легче кнута и батог, но тяжелее «кошек».

Понимая варварский характер подобных наказаний солдат, Александр I старался их смягчить или хотя бы ограничить. В 1806 г. право высших военных начальников – начальников инспекций и командиров корпусов (а с 1816 г. и командиров отдельных корпусов) – утверждать приговоры и принимать по ним окончательные решения было ограничено преступлениями, за которые присуждалось 5 000 шпицрутенов. Ограничены были и права начальников дивизий («не более 6 раз сквозь комплектный батальон», то есть 3 000 шпицрутенов) и начальников бригад (не более 1 500 шпицрутенов). Командиры полков и батальонов права утверждать приговоры комиссий военных судов вообще не имели. Однако при Николае I реформы остановились.

Лишь много лет спустя, в ходе военной реформы Александра II, шпицрутены были полностью отменены, а дисциплинарное наказание розгами оставлено только для так называемых «штрафованных» по решению полкового суда солдат, причем число ударов не могло быть более пятидесяти. По указу от 17 апреля 1863 г. телесные наказания на военных судах стали применяться как дисциплинарное взыскание только по суду.

Впрочем, нижние чины не очень-то верили в возможность отмены порки. В написанном по свежим следам рассказе «Отмена телесных наказаний» (1867) Константин Михайлович Станюкович (1843–1903) так описывает реакцию матросов на зачитанный им указ:

...

«– Не верь ты эфтому ничему, Гришка… Право, не верь…

– Тебе, что ли, дураку, верить? – осердился Шип.

– Дурак-то выходишь ты, а не я…

– Это как же?

– А так же! Пущай бумага вышла, а будет нужно выдрать, выдерут! – тоном глубокого убеждения говорил Архипов. – Теперче ты марсафала вовремя не отдал или, примерно, сгрубил… Ну как тебя не выдрать как Сидорову козу? Или опять же, рассуди сам, умная голова, что с тобой делать, ежели ты пьян напился и пропил казенную вещь? Ведь не в Сибирь же… Разденут, да и всыплют…

– Врешь… В “темную” посадят.

– Какие еще выдумал “темные”? – насмешливо кинул Архипов.

– Карцырь, значит, такой будет…

– Карцырь?! – переспросил Архипов.

– Да, брат… Вчерась старший офицер наказывал его ладить. И сказывал Плентий плотник: “Будет этто каморка в трюме темная и узенькая; не повернуться, говорит, в ей”. Ты пьян напился или в другом проштрафился – и сиди там один на хлебе и воде… Это заместо порки…

– Заместо порки?

– Да.

С усмешкой поглядел Архипов на товарища и с победоносным видом сказал:

– А ежели двадцать матросов наказать надо? Тогда как с карцырем?

Шип задумался.

“В самом деле, как тогда?”

– Говорю тебе, Гришка, не верь… Бумага бумагой, а выпороть надо – выпорют… Переведут в штрафные и исполосуют спину… Тогда ведь можно?..

– Штрафных можно…

– То-то оно и есть. А то еще карцыри выдумал. Нешто ребенки мы, што ли?.. Без линька, братец, никак невозможно».

Недоверие было не беспочвенным. После введения в 1874 г. всеобщей воинской повинности применение розог резко пошло на спад. В 1874 г. телесным наказаниям было подвергнуто 6 452 нижних чина, в 1878-м – 1 233, в 1882-м – 475, в 1899-м – 256. Тем не менее розги оставались «в законе» вплоть до 1904 г. (см.: Романов, 2003).

Наличие в армии телесных наказаний, независимо от частоты их применения, возмущало все более широкие слои русского общества, давая лишний повод говорить о палочной дисциплине. Однако многие влиятельные генералы даже в начале XX в. считали отмену телесных наказаний ошибочной. Хотя в то время уже далеко не все рисковали высказываться в защиту палочной традиции публично, при опросе, проведенном на рубеже 1907–1908 гг. одним из подразделений военного министерства, почти половина опрошенных генералов, в том числе знаменитый впоследствии А. А. Брусилов, выступили за введение телесных наказаний в военное время, «дабы избегнуть потом нужды в расстреливании» (Там же).

Иными словами, генералы не верили в возможность дисциплинировать своих подчиненных иначе, как с помощью физической силы. Спрашивается, могла ли подобная армия выиграть сколько-нибудь серьезную войну?

Хотя высшее военное начальство регулярно издавало благонамеренные приказы, направленные на устранение произвола, рукоприкладства и поборов, все эти меры разбивались о круговую поруку и саботаж офицерского корпуса. Феодальная армия не могла и не хотела модернизироваться. Одним из главных психологических препятствий на пути модернизации русской армии были патриархально-крепостнические традиции. Российские воинские уставы предписывали офицерам «по-отечески» опекать своих подчиненных. Это звучало ласково и гуманно, но заведомо исключало правовое равенство, превращая побои и оскорбления в бытовые «внутрисемейные» происшествия.

Как ни печально было положение преступников и защитников родины, массовыми жертвами телесных наказаний были не они, а самый многочисленный класс населения – крестьяне. В отличие от каторги и солдатчины, где действовали хоть какие-то правила, для порки крепостных не требовались ни специальные законы, ни исполнители, ни контрольные инстанции. Все зависело от доброй воли и настроения барина.

Как вспоминал в «Пошехонской старине» (1888) Салтыков-Щедрин, «нормальные отношения помещиков того времени к окружающей крепостной среде определялись словом “гневаться”. Это было как бы естественное право, которое нынче совсем пришло в забвение. Нынче, всякий так называемый “господин” отлично понимает, что, гневается ли он или нет, результат все один и тот же: “наплевать!”; но при крепостном праве выражение это было обильно и содержанием и практическими последствиями. Господа “гневались”, прислуга имела свойство “прогневлять”. Это был, так сказать, волшебный круг, в котором обязательно вращались все тогдашние несложные отношения. По крайней мере, всякий раз, когда нам, детям, приходилось сталкиваться с прислугой, всякий раз мы видели испуганные лица и слышали одно и то же шушуканье: “барыня изволят гневаться”, «барин гневаются”…».

Художник Николай Николаевич Ге (1831–1894) вспоминал: «Отец мой выносил наказание, которое называлось субботники, то есть сечение всех в субботу, виноватых за вину, а невинных, чтобы они не портились. Это было в начале столетия» (Ге, 1893).

Избиение крепостных, особенно дворни, было частью повседневной жизни. Иногда это был откровенный садизм.

Знаменитая Дарья Николаевна Салтыкова по прозвищу Салтычиха (http://ru.wikipedia.org/wiki/1730—1801), до смерти замучившая несколько десятков своих крепостных, была далеко не единственной.

Сергей Тимофеевич Аксаков (1791–1859) в своей «Семейной хронике» (1856) под именем Михайла Максимовича Куролесова красочно описывает одного из своих предков: