Читать книгу "Великосветский свидетель - Ольга Ракитина"

Еще позже, 2 марта 1878 года, Николай сделал такую запись:

«Светло ли мое будущее? Недовольный существующим порядком вещей, недовольный типами человечества, я навряд ли найду человека, подходящего под мой взгляд, и мне придется проводить жизнь одному, а тяжела жизнь в одиночестве, тяжела, когда тебя не понимают, не ценят».

Эта вселенская скорбь молодого человека, едва начинавшего жить, могла бы показаться смешной, если не знать, что через полтора месяца его земной путь пресечется весьма трагическим образом.

«Экой Печорин, надо же! Молчать трубе, молчать литаврам! Не понимают, не ценят — это относится ко всем окружающим, включая родителей, брата, друзей, Верочку Пожалостину, Мари Жюжеван? Или на самом деле Николай имеет в виду всего одного человека? — размышлял озадаченный Шумилов. — Выходит, с таким ощущением собственной значимости жил Николай? Обыкновенно в его годы каждый молодой человек ощущает свою уникальность, ждет от жизни даров в виде славы, любви прекрасных женщин, блестящей карьеры, всеобщего восхищения его необыкновенными дарованиями… А тут — старческий пессимизм».

Последняя запись была сделана 18 марта, в день получения письма на голубой бумаге от Веры Пожалостиной. Николай записал в дневнике:

«Сегодня такой солнечный, хороший день на дворе, а для меня это — черный день. Верочка ответила, умышленно сделав это письмом, а не при личной встрече. К чему все прелести мира, если нет больше…»

Дальше запись прочитать не удалось — почти половина страницы оказалась вымарана тушью, да так густо, что под нею не угадывалась ни одна буква. Шумилов задумался. Интуитивно он чувствовал, что именно эти, кем-то старательно зачеркнутые строчки, очень важны для понимания последовавших в середине апреля событий. Вероятно, поэтому их и постарались скрыть. Кто бы это ни сделал, он не захотел полностью уничтожать ни страницу, ни сам дневник. Очевидно, потому, что дорожил каждым словом, попавшим в тетрадь.

Шумилов взял лист бумаги, ручку и выписал в столбец:

1. О себе самом.

2. Мать.

3. Отец.

4. Жюжеван.

5. Пожалостина Вера.

6. Павловский Сергей.

7. Веневитинов Иван.

8. Соловко Владимир.

9. Штром Андрей.

10. Пожалостин Андрей.

11. Обруцкий Федор.

12. Спешнев Петр.

13. Посторонние, случайные люди.

После этого он принялся читать дневник снова. При каждом упоминании автором человека из составленного списка Шумилов ставил против этой фамилии галочку. После повторного прочтения дневника Алексей Иванович знал, что чаще всего Николай поминал в дневнике самого себя — 52 раза. Это было логично. Можно сказать, что дневник — это книга о самом себе. И чем более человек эгоцентричен, тем более откровенна такая книга. Далее по частоте упоминаний шли друзья Николая — 23, 20, 19, 17 раз. Вера Пожалостина упоминалась 15 раз, что тоже было немало, если принять во внимание, что в жизни Николая она возникла лишь в конце осени 1877 года. Отец был упомянут молодым человеком всего трижды, причем два раза в обезличенной форме, скорее как философская категория, нежели как полковник Дмитрий Павлович. Мать Николай упомянул восемь раз. А вот Жюжеван — ни разу.

Результат показался Шумилову интересным. Сын всячески избегал упоминания в дневнике как отца, так и гувернантки. Они словно не присутствовали в его жизни, хотя на протяжении всех месяцев, охваченных дневниковыми записями, Николай встречался с обоими практически ежедневно.

Очень заинтересовало Шумилова и то, как покойный описал посещение публичного дома. Молодой человек явно имел какое-то расстройство половой сферы. Этим обстоятельством следовало заинтересоваться гораздо раньше. Оно могло прояснить характер отношений Николая с гувернанткой. Очевидно, что-то мог знать доктор Николаевский. Следовало поговорить с ним.

Надо постараться прочесть замаранную тушью часть текста на последней странице дневника, обратиться в химическую лабораторию Министерства внутренних дел. Кроме того, криминалистов следовало бы попросить проверить дневник на предмет выявления тайнописи: поскольку Николай был большим любителем химии, можно предположить использование им симпатических чернил. А полицейские химики — большие мастера по этой части. Даже если бы они не справились с поставленной задачей, то, по крайней мере, смогли бы назвать тех специалистов в Петербурге, кто наверняка справится. Хорошие химические кабинеты имелись при Экспедиции по заготовлению ценных бумаг Министерства финансов, в Горном институте, в университете. Разумеется, подобное исследование дневника могло быть осуществлено только по оформлении специального направления. А перед тем, как отдавать дневник в руки химиков, его следовало полностью скопировать в силу возможной утраты.

Помимо этих обстоятельств, следовало не упускать из виду проверку Петра Спешнева, возможного родственника осужденного по «делу петрашевцев» Николая Спешнева. Минует день-два, и Шидловский непременно поинтересуется результатом. К этому следовало быть готовым.

Шумилов засел за оформление необходимых документов, затем отнес дневник секретарю, попросив скопировать его в кратчайшие сроки. Никита Иванович пролистал дневник и сокрушенно покачал головой, ведь речь шла, почитай, о сорока листах.

— Ждите, Алексей Иванович, я конечно же, буду работать, — заверил он Шумилова совершенно убитым голосом.

Шумилов составил запрос о родственниках Петра Спешнева в адресную экспедицию столичной полиции весьма казуистично. Он не просто попросил перечислить всех родственников Спешнева, но и упомянул о возможном родстве последнего с неким однофамильцем, проходившем по делу «петрашевцев». Сделал это Шумилов, разумеется, не случайно.

Постановка паспортного учета в Российской Империи имела давнюю историческую традицию и являлась одной из сильнейших сторон организации административного аппарата. Начиная с 1719 года при отъезде любого человека податного сословия в соседний уезд или далее ему надлежало выправить «пропускное письмо». Оно представляло собой документ с указанием имени, отчества, фамилии, возраста, направления движения владельца, а также его детальный словесный портрет, и запись о месте и дате его выдачи. «Пропускное письмо» времен Петра Первого явилось прообразом паспорта, а организационный механизм его учета фактически положил начало институту прописки в России. По прибытии в назначенное место владелец вручал паспорт дворнику, который в течение суток должен был снести документ в околоток, где данные паспорта переписывались и поступали в адресный стол полицейской части. Там на владельца паспорта заводилась карточка, сохранявшаяся в течение года. По истечении года карточка сдавалась в адресную экспедицию городской полиции, откуда по истечении пяти лет направлялась в адресный архив. Паспорта выдавались на год, два и три и, начиная с 1763 года, облагались денежным сбором. В девятнадцатом столетии в паспортах стали появляться записи о несовершеннолетних детях и жене обладателя, в том случае, если они путешествовали вместе с ним. Если в начале существования паспортной системы священники и дворяне были освобождены от необходимости получения паспортов для проезда по стране, то постепенно все сословия оказались в равной мере вынуждены получать и регистрировать такие документы.