Читать книгу "Магия Берхольма - Даниэль Кельман"

Я попытался ввести их в курс дела. Они разучили шаги и движения и старались изо всех сил. Репетиции проходили на сцене, в ледяной тишине пустого зрительного зала, в присутствии лишь двух куривших осветителей. Но было наслаждением видеть, как мой замысел облекался реальностью, легко, без разрывов и трещин срастался с нею. Да, все получится! Наконец этот день настал.

Я вышел на сцену без музыки или барабанной дроби, в ясном и спокойном свете прожекторов. За спиной у меня струился занавес черного бархата; воздушная тяга взбивала на нем маленькие волны. Я был одет просто, почти небрежно. Я не поклонился. Вместо этого я поднял руку, щелкнул пальцами, и на одну – краткую и бесконечно долгую – секунду меня окружили остроконечные языки голубого пламени. Кто-то тихо вскрикнул; по рядам пробежали приглушенные возгласы ужаса. Я невольно улыбнулся: начало было хорошее.

Да, я подчинил их себе. Реакция публики была неизвестным в уравнении, той величиной, которой поначалу не владеешь, но которую можешь сформулировать и определить посредством неумолимых расчетов. Они хлопали там, где мой план приказывал хлопать, кричали и замолкали там, где этого требовал мой план. Когда я пригласил на сцену любезного, несколько смущенного толстяка, одним движением руки превратил его в столп белого пламени, а потом не вернул, то около четверти часа единственной реакцией зала было ошеломленное молчание. Именно этого я и ожидал.

Сосредоточившись, я мог расслышать, как тихо и осторожно за моей спиной движутся мои помощники. Пристально вглядываясь – но я, конечно, не вглядывался, – я мог бы рассмотреть их призрачные и нереальные силуэты; но я знал, что никто из публики их не различает. Между мною и зрителями скрещивались лучи нескольких прожекторов, заволакивая сцену рассеянными беловатыми клубами искусственного тумана. Мои помощники с головы до ног были облачены в черный бархат и совершенно не выделялись на фоне непрерывно, тихо колыхающегося черного бархатного занавеса; они носили даже перчатки, очки и маски. Снизу они были совершенно невидимы, как мысли или ангелы. Впрочем, это старый принцип, он лежит в основе знаменитого черного кабинета, однако он до сих пор не перестает удивлять. Даже для того, кто разгадал иллюзию, она сохраняет свою прелесть, подобно тому как это бывает со старыми доказательствами бытия Божия. Но мое применение этого принципа исключало любой риск. Никто его не разгадает. И в самом деле: никто ни разу его не разгадал.

Когда я попросил всех зрителей – всех, каждого в отдельности – задумать число, проделать с ним несколько простых вычислений, а потом назвал это число – одно и то же, общее для всех в зале, – удивление впервые превратилось в шум: ошеломленные возгласы, испуганное покашливание, перешептывание, даже рыдания (где бы ты ни выступал, в зале всегда найдется истеричка). Когда беззвучная, раскаленная шаровая молния из глубины зала пролетела, вращаясь, над головами зрителей и прямо у меня в руках застыла, превратившись в зеркальный стеклянный шар, мне на несколько минут пришлось прервать выступление и подождать – но не дольше, чем планировал, – прежде чем я смог продолжить. К концу представления аплодисменты стали угрожающими; мне слышалась в них агрессия, даже какая-то ярость. После заключительного фокуса, превращения неподвижной деревянной палки в толстую проворную змею (признаю, это был плагиат), на меня обрушился почти устрашающий гром воплей, аплодисментов, криков, возгласов ликования. Я простоял на сцене полчаса и время от времени кланялся. Мои помощники тоже кланялись, но, поскольку они носили маскировочные костюмы, этого никто не заметил; я строго запретил им выходить к публике. Не из тщеславия, а лишь потому, что хотел сохранить иллюзию достоверности, – единственная моральная обязанность мага. У волшебника не должно быть помощников, иначе он признается в том, что он шарлатан и актер. Разве можно вообразить Мерлина с командой ассистентов?

За кулисами ко мне, спотыкаясь, подошел Вельрот и молча меня обнял. Я стряхнул его с себя и отправился в свою гримерную. Не успел я стереть жирный, коричневатый, пахнущий арахисовым маслом грим, как, шумно топая, ко мне ворвались первые поздравители. Незнакомцы, сонмы незнакомцев, и все они полагали, что я с ними знаком. Внезапно передо мной с раздражающей синхронностью призраков или персонажей нелепого сна выросли Реггевег и Расповиц, мои бывшие искусители с изнанки жизни. По-видимому, они специально приехали вместе (а разве они были знакомы?) на мое выступление. Пока один взволнованно и безмолвно пожимал мне руку, другой пытался рассказать мне что-то о своем кафе и близящемся банкротстве. «Простите, что?» – переспросил я (было очень шумно), но в этот момент их обоих оттеснили, и больше они не появлялись. Какой-то репортер совсем рядом со мной вскинул над головой камеру и нажал на кнопку; я испугался, меня на мгновение ослепила вспышка.

Когда я снова смог ясно различать очертания предметов, передо мной стоял отец Фасбиндер. Выше и тоньше, чем прежде, в черном костюме и в темных очках.

– Это было очень хорошо, – сказал он, – правда, неплохо.

– Спасибо, – ответил я. – Не хочу показаться невежливым, но…

– Да, знаю, я слеп. Очень любезно с твоей стороны, что ты мне об этом напомнил. Значит, так: то, что я услышал, мне понравилось. Возможно, я понял не так уж много. Может быть, я только хотел сказать тебе что-то приятное.

– Я в любом случае рад, что ты пришел. Специально ради меня…

– Нет, что ты, какое там, помилуй! У меня тут были дела. А потом я подумал, я ведь могу и это посмотреть… послушать… неважно!

Кто-то тянул меня за рукав и пытался прошептать мне что-то на ухо; я не обращал на это внимания. Где-то в глубине гримерной Вельрот откупорил бутылку шампанского; бокал упал на пол и разбился вдребезги.

– Я слышал, тебе не повезло, – сказал я, помедлив. – Я очень сожалею.

– Почему? – спросил отец Фасбиндер. Его кандидатура обсуждалась высшими церковными властями в числе тех, кого собирались возвести в сан епископа; его имя две-три недели блуждало по заголовкам церковных газет, а потом пропало; епископом был избран другой. – Почему? И у нас случаются несправедливости, тебя это удивляет? Но это неважно. Мы можем себе позволить быть несправедливыми. Только мы. – Он едва заметно улыбнулся, а я так и не понял, что на это сказать. – И что теперь? – спросил он. – Значит, здесь тебе больше нравится? Этого ты и хотел?

– Да, – сказал я. – Думаю, да. Наверное.

– Как угодно. И все-таки мне кажется, что ты себе это внушаешь. Артур, это ведь шоу. Театральное представление. Развлечение для тех, кто платит. Возможно, очень хорошее, но не более.

Я почувствовал, как что-то сдавило мне горло.

– Нет, – сказал я. – Нет, это не так! Это все-таки больше. Это что-то совсем другое!

За спиной у меня кто-то подбросил в воздух горсть конфетти; надо мной закружились цветные бумажные снежинки. Вельрот что-то прокричал. Потный человек с телекамерой на плече пробирался ко мне сквозь толпу.

– Хорошо, – сказал отец Фасбиндер. – Не мое дело – разрушать твои иллюзии. Меня это больше не касается. Желаю тебе всего хорошего. Вполне искренне.