Читать книгу "СМЕРШ. Будни фронтового контрразведчика - Виктор Баранов"

Прошло несколько дней, и Княжич почти забыл про свою «наживку» с обложкой немецкого журнала, как вдруг его вызвали к старшине, где он и познакомился с «особняком». Старший лейтенант Никифоров, родом из Чувашии, широкоскулый, коренастый, с прищуром хитроватых азиатских глаз, без всяких оговорок и вступлений, с подкупающей простотой стал расспрашивать его, откуда он знает немецкий язык. А Княжич, достоверно изображая белоруса-селянина, не торопясь, обстоятельно рассказал «скорбную» повесть о том, как его бедная, беззащитная семья перебивалась с хлеба на воду случайными заработками по найму, и еще о том, как им плохо жилось в панской Польше, и увидели они свет в окошке, когда пришла Красная Армия! И еще поведал о том, что вся его семья работала несколько лет в поместье немецкой семьи, и там, с их детьми, он научился читать и объясняться на этом языке. Во время беседы он, вроде бы по давней привычке, норовил назвать Никифорова «паном старшим лейтенантом», доверчиво и с преданностью смотрел на особиста своими широко открытыми глазами. «Особняк», с детства воспитанный на классовом сознании, как-то проникся и искренне посочувствовал бедному, безземельному белорусу и остался очень доволен беседой — он выполнил задание руководства отдела!

Княжич тоже был доволен результатом своей задуманной игры и отметил про себя, что Никифоров в беседе, напуская на себя важность, обмолвился, что Княжича, возможно, пошлют с заданием за линию фронта, но тут же замолк, как бы поняв, что сболтнул лишнее, внимательно и пытливо посмотрел на собеседника, а тот, изобразив равнодушие и даже полное непонимание сказанного, не проявил при этом никакого интереса. Особист частенько пользовался такой хитростью в беседе, иногда с результатом. И Княжич, вспоминая весь ход беседы, сделал предположение, что им заинтересовались, поскольку он владеет немецким языком, а это значит, что его будут изучать со всех сторон, и если Никифоров обмолвился не случайно, то им займутся серьезно. Его не пугала полная проверка — его родина под немцами, документы подлинные. Вот только предательская запись в красноармейской книжке: «взамен испорченной при выполнении подсобных работ», но тут была подпись начальника полевого госпиталя и печать — все, как полагается в таких случаях. Если будут глубоко и быстро копать, то могут проверить по местам прежней службы, разыскать сослуживцев, знавших личность Княжича Романа Яковлевича, но для этого нужно, чтобы были живы сослуживцы и время для проверки. Чтобы опознать, его нужно задержать и направить в часть для опознания, но для этого его нужно арестовать, но, спрашивается, за какое преступление и кто даст санкцию на его арест? По подозрению в использовании чужих документов? Но для этого нужно доказать, в каких целях он это сделал!.. Разнобой мыслей — от предположений, как его могут вычислить, до последствий в случае разоблачения — захватили его полностью, но он тут же взял себя в руки, собрался в тугую, чуткую струну и стал ждать.

Усилия Никифорова были замечены: он стал целыми Днями бывать в батальоне, чаще посещать старшинскую землянку. Княжич почувствовал внимание и готовность установить с ним приятельские отношения сразу трех сослуживцев, между прочим, ранее не помышлявших о дружбе с ним. Он понял, что его изучают, и принял игру. Двое из них были просто глупы, и каждый из них считал, что только он выполняет задание, поэтому мешали друг другу, а один из них даже наговорил Княжичу на другого. Но Княжич помирил их и позвал помочь ему навесить дверь на землянку, где была его мастерская. А вот третий был въедливый, настырный и прилипчивый как банный лист. Он ходил, наступая на пятки, сопровождая своего подопечного всюду, и даже во вновь отстроенную баню, приставая с вопросами, где родился, кто родители, ходил ли в церковь, где и когда был ранен, в каком госпитале лечился. И все спрашивал и выведывал, а потом пошел по второму кругу с теми же вопросами, надеясь, что собеседник забыл свой ответ. Но для Княжича это были азы ухищрений, он знал, с кем ведет игру, и не доставил ему удовольствия поймать себя на ответах.

Бондарев ходил в отделе именинником, называя себя создателем и основателем разведгруппы глубокого проникновения. Теперь он считал, что выполненное им задание было самым крупным вкладом в оперативные усилия отдела. Кропотливо проводимую обыкновенную рутинную работу по обеспечению боеспособности в частях дивизии он считал второстепенным делом.

Сазонов сдержанно отметил успехи своего зама, тщательно просмотрел материалы на группу, дал указание завести наблюдательное дело и наметил ряд оперативных мероприятий по дополнительной проверке всех кандидатов в разведгруппу, о чем лично проинструктировал Бондарева и приказал ему составить индивидуальный план проверки на каждого кандидата, а позже собрать характеризующие данные на каждого не менее чем от трех источников осведомления. Бондарев, считая, что проделанная им работа успешно закончена, пытался вступить в дискуссию о том, что подобранные им кандидаты — честные советские люди и собирать какие-то дополнительные материалы об их преданности, сознательности — ненужная затея. Вот, к примеру, взять этого белоруса-западника, ведь он воюет с начала войны, а мог бы еще в момент мобилизации дезертировать. Он же, как истинный патриот нашего социалистического Отечества, воевал не щадя своей жизни и ранение тяжелое имеет — разве это не доказательство его преданности нашей Родине и партии, хотя он и беспартийный.

Вот такие люди, как этот Княжич, являются лучшими представителями, олицетворяющими сталинскую национальную политику. Тут Бондарева понесло вскачь — не остановить. И почти официальным тоном он отчеканил:

— Вот что, товарищ Сазонов, я вам скажу, но вы не обижайтесь — коммунист должен всегда выслушивать критические замечания от товарищей по партии, не только от руководящих лиц из вышестоящих инстанций, но также и от своих подчиненных, коим я являюсь. Так вот, вы, несмотря на свою должность, чекистскую практику, не улавливаете политического момента в оценке надежности наших советских людей! В данном случае вы выразили недоверие пятерым бойцам нашей победоносной Красной Армии, а их дополнительная проверка отнимет много времени, тем самым вы сознательно затягиваете время при выполнении приказа Центра! — последнюю фразу он произнес почти по слогам, со скрытой угрозой в голосе.

Сазонов с досадой посмотрел на своего «ненаглядного» и подумал: «Вот навязался на мою голову! Сейчас придется ему доказывать самые элементарные истины и потратить на него не меньше часа, а мне надо к проверке отдела готовиться. Как бы от него отвязаться?» И вдруг его осенило: «Направлю я его, пожалуй, к начподиву Кузакову».

— Так вот, Алексей Михайлович, — назвав по имени и отчеству своего зама и вложив, насколько было возможно, ноту уважения в свой голос, — я полагаю, что вас следовало бы похвалить, что так горячо отстаивали свою точку зрения, но не могу согласиться по вопросу моего недопонимания политического момента по части оценки верности и преданности советского народа. У меня нет таковых оснований, но, руководствуясь приказами, инструкциями Центра, а также указаниями товарища Абакумова, вижу мой долг в том, чтобы настоять на глубокой проверке подобранных кандидатов. Этого требуют руководящие указания ЦК партии и лично товарища Сталина, и вам, как бывшему политработнику, хорошо известны партийные требования к политической бдительности, тем более, что мы готовим группу не на пикник, а для глубокой разведки группировки «Центр» и всей эшелонированной обороны глубиной до 400–500 километров. Ставка и Верховный Главнокомандующий возлагают на нас часть задания для разгрома немцев на этом направлении. — Упоминание о ЦК, партийных установках, Ставке ВГК и ее Верховном понизили энтузиазм «ненаглядного», но он не подумал уступать своему шефу и сразу решил воспользоваться его советом — сходить к Кузакову и получить его поддержку, в чем он не сомневался. Мнение начподива, как авторитета, он предполагал в ближайшее время, наряду с другим компроматом, использовать против Дмитрия Васильевича, чтобы добиться его отстранения от должности.