Читать книгу "Штурмуя небеса. ЛСД и американская мечта - Джей Стивенс"

Экономический подъем был настолько сильным и внезапным, что некоторые обозреватели полагали, что Америка переживает экономическую революцию, сопоставимую лишь с революцией 1776 года. Одна из самых ранних статей на эту тему появилась в 1951 году в воскресном приложении газеты «Зис Уик». Редактор, Уильям Николе, высказал мысль, что слово «капитализм» уже не вполне подходит для американской экономической системы. Это был слишком примитивный термин, вызывающий диккенсовские ассоциации — эксплуатацию тяжелого ручного труда неграмотных рабочих, которым почти ничего не платят. Слишком примитивный, чтобы характеризовать экономическую систему, которая была «несовершенной, но постоянно улучшающейся и всегда способной к дальнейшему самосовершенствованию — где люди вместе трудятся и работают, производя все больше и больше и разделяя между собой плоды своих трудов». «Называть ли нам эту систему новым капитализмом? — спрашивал Николе. — Или демократическим капитализмом? Индустриальной демократией? Мутуализмом?» Он предложил читателям посылать свои предложения и в течение нескольких недель получил пятнадцать тысяч ответов. При чтении «Зис Уик» создавалось впечатление, будто никто уже и не вспоминает о существовании профсоюзов.

В середине пятидесятых годов убеждение, что Америка превратилась в преуспевающее государство, стало правительственным трюизмом. Этого оказалось достаточно, чтобы редакторы «Форчун» опубликовали длинный обзор американской экономики, назвав его «Америка: перманентная революция». От названия веяло юмором холодной войны, так как «перманентной революцией» Троцкий называл коммунизм. Американский капитализм, как полагали авторы статей в «Форчун», доказал, что Маркс ошибался. Уровень жизни ежегодно возрастал. Америка быстро продвигалась к становлению бесклассового общества — в том смысле, что если не считать небольшого процента магнатов, все остальное население стало средним классом. Оправданность этого чувства получила подтверждение в 1956 году, когда процент беловоротничковых служащих превысил количество рабочих в «синих воротничках».

Но чему мы были обязаны этим замечательным экономическим ростом? «Форчун» считал, что наиболее важным фактором (являлись корпорации. Поначалу небольшие, они при помощи оптимизма и исторического интуитивного прозрения разрослись в гигантские механизмы, управляемые сотнями высококлассных менеджеров, выпускников Уортона[56]и бизнес-школы Гарварда. Прошло время разносторонних личностей, поднимавшихся в одиночку на крыльях воли и удачи: крупные корпорации были механизмами, функционировавшими независимо от того, кто был за рулем. Они были сами себе законом и признавали только две переменные: прибыли и расходы.

Резкое возвышение крупных корпораций не прошло незамеченным для общественного сознания. В 1956 году «Тайм» назвал человеком года Харлоу Кёртиса, президента «Дженерал Моторс». Другой бывший питомец «Дженерал Моторс» был автором одной из самых цитируемых в пятидесятые годы фразы: «что хорошо для «Дженерал Моторс», хорошо и для страны». На самом деле Чарлз Уилсон, министр обороны Эйзенхауэра и предшественник Кёртиса в кресле президента «Дженерал Моторс», сказал: «что хорошо для нашей страны, хорошо и для «Дженерал Моторс», и наоборот».

Конечно, с ростом подконтрольного корпорациям национального дохода — а в середине шестидесятых годов в Америке 150 самых крупных корпораций управляло ровно половиной национального богатства — различие между этими двумя терминами постепенно стиралось.

Жертвами новой корпоративной культуры стали магнаты. Хотя в 1953 году в Америке было около двадцати семи тысяч миллионеров, к ним относились уже без такого почтения, как к Эндрю Карнеги или Джону Рокфеллеру. Общественное мнение под влиянием романтических идей о постоянно повышающемся уровне жизни (которое шло к тому, что скоро все будут одним средним классом) постепенно отворачивалось от голливудских фильмов, изображавших изящные гостиные на Парк-Авеню, склоняясь все больше к простеньким телевизионным комедиям, действие которых разворачивается в небольших пригородных домах. Если крупные корпорации были наиболее ярким выражением национального духа, то предместья были его результатом. Они были «большими, бурно растущими и однородными», цитируя все тот же «Форчун». Они — мечта коммерсанта — росли в пятнадцать раз быстрее сельской или городской Америки. В качестве иллюстрации этого роста можно привести Лонг-Айленд, где «Левитт и сыновья» строили стандартизированные дома в среднем по одному за каждые пятнадцать минут.

Существовал ли особый дух предместий? Как отмечает Ланфорд Джонс[57]в «Больших ожиданиях», работе, посвященной поколению демографического взрыва, из той же эпохи пришел отвратительный социологический термин «образ жизни». Социологи исследовали предместья, «словно врачи — новый вирус. Их жителей изучали вдоль и поперек, словно доживших до наших дней туземцев южных морей». Социологи обнаружили, что их жизнь состоит из поклонения плодам корпоративных технологий: стиральным машинам, блестящим, как ракеты, автомобилям, оборудованию для барбекю и прочим предметам для обустройства внутренних двориков, доход от продаж которых повысились с 53 миллионов в 1950 году до 145 миллионов в 1960-м. Такой образ жизни изобиловал различной экономящей время и труд бытовой техникой. За это следует быть благодарными одному из великих достижений маркетинга: продаже в рассрочку. «Перманентная революция» не удалась бы, если бы не гениальное изобретение — торговля в кредит. За четыре года доходы возросли на 21 процент, а долги потребителей выросли до 55 процентов. Стало возможным, не внося никакой наличности, купить дом у фирмы «Левитт и сыновья», выплачивая потом по шестьдесят долларов в месяц.

Образ жителей предместий как простых потребителей стал настолько прочным клише, что мы часто забываем причину, по которой люди туда переезжали: это было идеальное место для детей. Начиная с 1946 года по уровню рождаемости Америка стала соперничать с Индией. Наибольшей высоты всплеск рождаемости достиг в период с 1954 по 1964 год. Ежегодно рождалось четыре миллиона младенцев — четыре миллиона новых потребителей! Хотя это может казаться глупым, широко рекламировалась связь между рождаемостью и преуспеванием нации. Были распространены патриотические лозунги, например: «Ваше будущее — в подрастающей Америке. Каждый день в Америке рождается 11 тысяч младенцев. Это значит — новый бизнес, новая работа, новые возможности» (надпись, украшавшая поезда нью-йоркского метро). В России демографический взрыв приветствовался бы как новая армия рабочих. В Америке этому радовались как новому поколению потребителей.

Так что истинными наследниками «перманентной революции» были дети. Они росли в предместьях, и это было самое лучшее, самое беззаботное поколение из тех, что знала Америка. Касалось ли это уроков тенниса, личного телефона, летнего лагеря или автомобиля на шестнадцатилетие, это поколение получало все материальные блага, которые их родители (выросшие во времена Депрессии) только могли себе вообразить. Дети были настоящими королями пятидесятых.