Читать книгу "Танго старой гвардии - Артуро Перес-Реверте"

Макс же, на несколько мгновений возвращаясь к яви, цеплялся за какие-то вещественные подробности или ворочал в голове мысли, чтобы, отвлекаясь, обуздывать себя, запомнил две особенности того утра: в мгновения высшего накала и напряжения Меча Инсунса шептала слова, немыслимые в устах порядочной женщины, а на ее теле — нежном, и теплом, и неожиданно оказавшемся там, где надо, восхитительно пышным — кое-где виднелись голубоватые отметины, похожие на следы ударов.

Когда солнце скрылось за крутыми, обрывистыми берегами, обрамляющими Марина-Гранде, зажглись лампочки картонных и бумажных фонариков. Электрический свет, горящий в траттории Стефано, не так ярок и резок, как тот, что минуту назад истаял окончательно, скользнув последним лиловым отблеском по краю неба, по кромке воды. Он мягко растушевывает черты женщины, сидящей перед Максом, стирает следы протекших лет с ее лица, отчего на нем проступает прежний, безупречно вычерченный абрис, возвращая Мече былую редкостную красоту.

— Вот уж не думала, что шахматы смогут так перевернуть мою жизнь… — говорит она. — Впрочем, перевернул ее мой сын… А шахматы — это так… не более чем привходящие обстоятельства. Был бы он, к примеру, музыкантом или математиком, произошло бы то же самое.

Сегодня еще тепло. Легкий кремовый жакет висит на спинке стула; широкое платье лилового полотна, простое и изящное, оставляет на виду руки и подчеркивает все еще стройную фигуру Мечи, а она, похоже, сознательно пренебрегает модой на яркие цвета и короткие юбки, которой волей-неволей следуют даже дамы не первой молодости. На шее поблескивают три витка жемчужного колье. Макс неподвижно сидит напротив; проявляемый им интерес кажется лишь данью обычной вежливости. Нужно сильно постараться, чтобы узнать в этом седом джентльмене шофера доктора Хугентоблера: слегка подавшись вперед, он слушает собеседницу, а на столике перед ним стоит стакан, который он едва пригубил, верный нерушимому правилу: когда затеваешь большую игру — обходись без спиртного. Джентльмен безупречно держится и прекрасно одет — темно-синий приталенный блейзер, серые фланелевые брюки, голубая рубашка «оксфорд», коричневый галстук в точку.

— А может быть, и не то же самое, — продолжает Меча Инсунса. — Мир профессиональных шахмат — сложный мир. Предъявляет свои требования. Навязывает особый стиль жизни. Накладывает особый отпечаток на тех, кто обитает в нем.

Она замолкает, задумавшись, опускает голову, меж тем как закругленный холеный ноготь, не покрытый лаком, скользит по ободку пустой кофейной чашки.

— В моей жизни, — произносит она спустя несколько секунд, — возникали крутые повороты, определявшие все дальнейшее… Вот, например, смерть Армандо во время гражданской войны… Я обрела свободу, которой, может быть, и не хотела, в которой не нуждалась… — Осекшись, она вскидывает глаза на Макса и добавляет, как бы примиряясь с неизбежным: — А в другой раз — когда обнаружилось, что мой сын с самого детства одарен необыкновенными способностями к шахматам…

— И ты посвятила ему жизнь. Понимаю.

Отставив чашку, она откидывается на спинку стула.

— Пожалуй, это было бы преувеличением… Трудно объяснить, что такое сын. У тебя нет детей?

Макс улыбается. Он отчетливо помнит, как тридцать лет тому назад в Ницце она задала ему тот же вопрос.

— Нет, насколько я знаю. Но почему шахматы?

— Потому что Хорхе был ими одержим. Это его страсть. Наслаждение и мука. Представь, каково это: видеть, как человек, которого ты любишь всем своим существом, бьется над решением некой проблемы — сложной и в то же время очень неконкретной. Ты хочешь помочь ему, но не знаешь как. И тогда ищешь тех, кто может то, чего не можешь ты. Так появляются учителя и тренеры…

Она все с той же задумчивой улыбкой оглядывается вокруг, а Макс внимательно следит за каждым ее жестом и движением. Невдалеке стоят столики соседнего ресторанчика — траттории «Эмилия», — и скучающий официант болтает в дверях с поварихой. С террасы другого заведения, расположенного на дальнем конце пляжа, доносятся громкий говор и смех американцев, и фоном звучит из музыкального автомата или проигрывателя голос Эдоардо Вианелло.[28]

— Ведь схожие чувства испытывает мать, когда сын пристрастится к наркотикам… Не в силах вытащить его из этой пучины, она решает сама броситься в нее.

Она глядит поверх головы Макса и вытащенных на песок рыбачьих лодок куда-то вдаль, где помаргивают вокруг залива и взбираются по черному склону Везувия огни.

— Невыносимо было видеть, как он мучился, сидя перед шахматной доской. Но поначалу я хотела избежать этого… Я ведь не из тех матерей, которые толкают своих детей вперед и вверх, удовлетворяя собственные амбиции. Напротив. Я пыталась отвлечь его, отдалить от шахмат… Но когда поняла, что это невозможно, что он продолжает играть тайком и что это может грозить нам отчуждением, уже перестала колебаться.

Ламбертуччи, хозяин ресторанчика, возник у столика с вопросом, не нужно ли чего, и Макс качает головой. Ты меня не знаешь, предупредил он его час назад по телефону, когда заказывал столик. Я приду в восемь, когда капитана уже не будет, а ты уберешь шахматы. Помни, я тут бывал всего раза два, так что никакой фамильярности. Скромный, спокойный ужин — паста с мидиями, свежевыловленная рыба на гриле, вина подашь белого, хорошего и как следует охлажденного и еще, пожалуйста, сделай так, чтобы не появился твой племянник с гитарой и не завел «О соле мио». Прочее я тебе как-нибудь потом объясню. Или нет.

— Я наказывала его, — продолжает Меча Инсунса, — а потом входила к нему в комнату и видела: он неподвижно лежит на кровати, уставившись в потолок. И вскоре поняла, что ему не нужны фигуры или доска. Он играет в уме, силой воображения расчерчивая на клетки потолок… И тогда я решила быть не против него, а рядом с ним. И помогать ему всем, чем смогу.

— Я читал, что он начал играть очень рано.

— Он рос очень нервным мальчиком. Очень. Безутешно рыдал, когда допускал ошибку или проигрывал. И мы — сначала я, а потом его наставники — должны были заставлять его сперва думать, а потом делать ход. Я постаралась развить то, что впоследствии стало его игровым стилем, — изящество, блеск, стремительность, готовность жертвовать фигуры.

— Еще кофе? — предлагает Макс.

— Да, спасибо.

— В Ницце ты жить не могла без кофе и сигарет.

Женщина улыбается слабо и словно через силу:

— Только этим привычкам я и осталась верна. Впрочем, уже умерилась.

Появившийся Ламбертуччи принимает заказ с непроницаемым выражением лица и с преувеличенной вежливостью, но при этом краем глаза косится на женщину. Похоже, он одобряет новое обличье Макса, потому что незаметно подмигивает ему, прежде чем вступить в беседу с официантом и поварихой из соседнего ресторанчика. Время от времени он поворачивается вполоборота, и Максу нетрудно понять, что Ламбертуччи гадает: какую комбинацию собирается сплести сегодня вечером старый пират? Не зря же он появился тут этаким франтом — причем так, словно всегда так одевается, — да еще с дамой?