Читать книгу "Дочь партизана - Луи де Берньер"

Боясь, что он меня заметит, я выждал, пока ВБД зайдет в мастерскую, поспешно перебрался на переднее сиденье, доехал лишь до кругового разворота и, повинуясь странному порыву, припарковался на стоянке жилого дома на Майлдмэй-роуд, уронил голову на руль и заплакал.

27. Дырки в кишках

Дверь открыл Верхний Боб Дилан.

– Давай уж, заходи, – сказал он.

Я выждал неделю. Прекрасно понимал, что надо тотчас прийти и извиниться, но от собственной низости было так стыдно и гадко, что не хватало духу показаться ей на глаза. И вот наконец я пришел. От смущения пылали щеки, екало в животе. В дрожащих руках я держал огромный, невероятно душистый букет из пятидесяти красных роз.

Я вошел в дом и будто новыми глазами увидел обвисшую проводку, замызганный туалет, где сквозь обвалившуюся штукатурку зияла дранка, скрипучую лестницу в подвал, не знавшую дорожки, и причудливые граффити на стенах, оставленные прежними обитателями.

– Где Роза? – спросил я.

– Не знаю, – ответил Боб Дилан. – Уехала.

– Уехала?

– В прошлые выходные. Прикатил большой фургон, они с каким-то верзилой загрузили вещи и отбыли. Понятия не имею куда. Знаю только, что до этого она сидела у себя и плакала.

– Плакала?

– Дверь не открывала. Я приносил ей чай и поесть, но все оставлял под дверью. От ее рыданий прям сердце разрывалось. Не знаю, что ты с ней сделал, но теперь ее нет, и уезжала она в слезах.

– Ничего я с ней не сделал, – опешил я.

– Видимо, сделал. Она только сказала, что среди ночи ты заявился пьяный и вел себя мерзко. – ВБД покосился на меня неприязненно. – Ты ей очень нравился. Часто это говорила.

– Она не оставила какого-нибудь адреса? Куда можно написать?

– Нет. Почта приходит, и я не знаю, что с ней делать. – ВБД кивнул на кучку писем на полу.

Я их поднял и проглядел.

– Тут письмо для Дубровки, – удивился я. – А еще для Йосипы и Саши.

– Все Розе. Вон еще письмо для Марии.

– Зачем ей столько разных имен?

– А ты знаешь, как ее взаправду звали?

– Что значит – взаправду?

ВБД глянул искоса:

– Я вот сомневался, что знаю ее настоящее имя. Здесь она проживала как Шэрон Дидзбери. Я, как тебе известно, числюсь Джоном Хорроксом. Скульпторша-невидимка, которая вроде как обитает наверху, значится как Рути, хотя ее зовут Аманда. Полный дом подозрительных личностей. О Розе я знаю лишь то, что она сама рассказала.

– Она рассказывала то же самое, что и мне?

– Откуда я знаю?

– Она говорила, что переспала с отцом, а под кроватью у нее черный чемодан, набитый деньгами?

– Да, это говорила. Правда, в чемодан я не заглядывал.

– А что однажды ее похитили?

– Подвальные насильники? Да, об этом тоже. А тебе рассказала, что одного она убила?

Я покачал головой:

– Говорила, мол, купила нож, но этого человека больше не видела. Про убийство словом не обмолвилась.

Бод Дилан усмехнулся:

– Мне она сказала, что мужик все-таки пришел в клуб и она его крепко напоила, а потом усадила в такси и отвезла в порт, заранее присмотрела заброшенный пакгауз. Села на корточки, будто собирается отсосать, и зарезала гада. Мол, как раз получился нужный угол удара. Главное, говорила, чтоб был нужный угол. Беспрестанно его поминала. Я так понял, почерпнула из отцовских рассказов.

Я оторопел:

– Вот как? Может, не хотела меня пугать? Потому и не рассказала. Нож-то она показывала.

– Очень острый.

– А в полицию заявить ты не думал?

– Мысль мелькнула. Но я к себе прислушался и понял, что если даже это правда, то мне хмыря не жалко.

И тут я вдруг разуверился во всех Розиных историях. Мне как будто дырявили кишки. Я не знал, что делать и что говорить.

– О жильцах этого дома знаешь лишь то, что тебе расскажут, – сказал Боб Дилан. – Вот я могу назваться внебрачным сыном персидского шаха, и поди знай, правду я говорю или нет, ведь так?

– Но зачем тебе?

Боб Дилан глянул сочувственно:

– Вот ты гораздо старше меня, а чего-то не понимаешь, а? Все сочиняют байки, чтобы казаться интереснее. Бывает, делают что-то, лишь бы потом нашлось о чем рассказать. Я сам так поступал. Роза тебя завлекала, чтобы ты возвращался. Похоже, все ее рассказы, которые я слышал, были генеральной репетицией перед встречей с тобой. Ты уж сам пораскинь мозгами, зачем ей это понадобилось.

– Почему-то раньше нам с тобой не удавалось поговорить, а? – сказал я.

– У меня есть кой-какие байки, но ты в меня так не втюришься, чтобы их слушать, – ответил ВБД.

– Мне тут в голову пришло, жалко, что нельзя познакомить тебя с моей дочерью. Она вот тоже обожает Боба Дилана. С таким кавалером я бы смирился. Хотя могу и познакомить, если не проболтаешься, что я сюда приходил.

ВБД усмехнулся:

– Благодарю за комплимент, но, если честно, у меня и без твоей дочки полно забот. С Сарой бы разобраться.

Он подал мне письмо – из тех, что лежали под дверью. Темно-желтый конверт с пятьюстами фунтами. На нем надпись: «Крису».

В конверте вместе с деньгами лежала записка. На розовом листке в клетку, словно из тетради по арифметике, синей шариковой ручкой были выведены аккуратные буквы: Mislila sam da me volis.

Я показал записку ВБД, но он пожал плечами:

– Наверное, на сербскохорватском.

– По-моему, сербский алфавит, как у русских. А тут нормальные буквы.

– Кажется, хорваты пишут латиницей.

– Она терпеть не могла хорватов.

– Ну и что? Иногда я не выношу англичан. Хотя сам англичанин. И потом, всякий образованный серб сумеет написать латиницей.

Я еще много раз наведывался к ВБД – узнать, нет ли от Розы вестей, – но все напрасно. Груда писем росла. Теперь я жалею, что их не забрал, – прочел бы, отдал переводчику. Но вот не забрал, запоздало проявил тактичность. Однажды исчез и Боб Дилан. Не представляю, куда он делся и что с ним сталось. Даже не знаю, как его звали-то. Известно только, что в домовой книге он числился Джоном Хорроксом и порой надевал огромные мокасины своего предшественника.

Долгие годы я тщетно искал Розу – наводил справки, посылал запросы в посольства и даже в Загребский университет. На поиски легко истратил гораздо больше пятисот фунтов. Несколько раз съездил в Югославию – вместе с женой, которая наши поездки считала странным отпуском. Я много узнал об этой стране и уже считал себя почетным югославом. Я сильно переживал из-за смерти Тито, все думал, каково Розе. Через восемь лет вновь о ней тревожился, когда албанцы поднялись на косовских сербов и все стало рушиться карточным домиком. Лишь бы ее не накрыло этим шквалом неистовства, а потом этой сокрушительной волной национальной депрессии, думал я, ибо Сербия стремительно съеживалась. Еще я думал, сохранила ли она хоть какие-нибудь теплые воспоминания обо мне.