Читать книгу "Аукцион - Юлиан Семенов"

Нарро практиковал уже пятнадцатый год. Недавно он оборудовал свой кабинет по последнему слову техники, заново перепланировал ту квартиру, которую снимал уже двадцать лет, только бы не уезжать в другой район: во-первых, значительно дороже, цены на жилье растут ежегодно, а здесь у него контракт еще на десять лет, во время которых стоимость платы поднимать — по условиям договора — никак нельзя, во-вторых, медицина должна быть во всем п р и в ы ч н о й; Нарро всегда принимал в костюме из легкой зеленой шерсти; даже ботинки покупал в одном и том же магазине, — нестареющий американский фасон с дырочками на носу и тяжелым каблуком; адрес врача, считал он, также обязан быть постоянным: с возрастом пациенты делаются малоподвижными, лишний крюк по городу может отпугнуть клиентуру, рискованно.

В маленькой прихожей сидела прелестная девушка, секретарь-регистратор (в случае надобности — сестра милосердия); она встречала пациентов и провожала их в кабинет Нарро; если это был первый визит, она оставалась подле врача, чтобы застенографировать рассказ больного; потом пациент переходил в крохотный закуток, где умещалась лаборатория — кровь, моча, аппарат ЭКГ (на этих трех исследованиях он держал одного лаборанта, зато платил, как врачу в государственных клиниках, тот поэтому работал отменно), оттуда пациента пропускали в рентгеновский кабинет; Нарро всегда смотрел сам, снимков не делал, только общий контроль, рак заметен сразу, так он, во всяком случае, считан; после этого крута больной возвращался в кабинет и спустя полчаса (ждал приговора в приемной, и н т р и г о в а л с секретаршей-сестрой-регистраторшей; Нарро подбирал помощниц с хорошими ножками; юбочка должна быть короткой: когда мужчина т о к у е т, это тоже терапия; почувствует себя лучше, уверует в гениальность врача — одномоментное повышение тарифа, за здоровье надо платить) получал — на основании обследования, анализов, кардиограммы — рекомендации и лекарства; в данного рода визит магнитотерапия не входила — совершенно особая такса.

Потом, однако, Нарро обратил внимание, что подавляющее большинство пациентов составляют мужчины; это — рискованно: главными носителями слухов про врачей, косметичек и портных являются женщины. За консультацию уплатил в отделе анализа рекламного бюро тысячу франков; после обследования его кабинета выдали рекомендацию: привлечь к работе мужчину-массажиста; пришлось переделать рентгеновский кабинет, разделив его, — ничего, в тесноте, да не в обиде; через два месяца число пациенток-женщин удвоилось.

...Ростопчин задремал на высоком столе; массажист, господин Любих, дипломированный врач (это крайне важно для визитной карточки: «дипломированный» врач, инженер, пилот; все сразу же становится на свои места в переговорах с работодателем: протянул карточку — не надо говорить о ставках, оплата разумеется сама собою), работал артистично; хрустел его накрахмаленный халат, хрустели соли на шейных позвонках клиента; наслаждение, возвращение молодости, эластичность, тепло, — что может быть прекрасней?!

...Нарро вошел не постучавшись:

— Князь, на проводе господин Степанов, Москва.

Ростопчин бросился к аппарату, как был, полуголый, схватил трубку:

— Слушай, как я счастлив, что застал тебя! Я, признаться, отнесся с юмором к твоему сообщению о господине Розэне, но сейчас он мне будет очень кстати, нужны деньги! Чем бабы старее, тем большие они стервы... Когда он прилетает в Цюрих?

И Степанов ответил:

— Он будет у тебя завтра, Женя. Рейс Аэрофлота. Он сразу же тебе позвонит, я дал ему все телефоны.

VII

«Милостивый государь Николай Сергеевич!

Посылаю Вам вырезочку из «Нового времени»: «Декадэнт, художник Врубель, совсем как отец декадентов Бодлэр, недавно спятил с ума».

Так вот в чем дело-то! Несчастный, несчастный Врубель! Я кусаю пальцы от горя и неловкости! На кого же я ополчился?! Супротив кого воевал последние годы ?! Несчастный душевнобольной человек... Я в отчаянье... Не знаю, как уж и быть в таком положении. Намерен пустить заемный лист для сбора денег на его лечение в доме умалишенных, помочь Забелле, каково-то ей — после гибели единственного сына — лишиться мужа?!

Оглядываясь на прошлое, я снова и снова спрашиваю себя: имел ли я право на то, чтобы выступать против того, что он делал в искусстве? Ведь, оказывается, он с рождения был полоумным, отсюда все его выверты в форме и краске, вся его чужеродность, столь меня отталкивавшая. Меня ли одного?!

Да, сердце сжимает болью, да, мучает бессонница, но ведь нельзя же судьбу одного безумца, обуреваемого манией творчества, ставить выше судеб искусства, выше наших святых традиций!

Или я ошибаюсь? Может, надо было не замечать нездорового уродства его холстов, проходить мимо? Слава Богу, Императорская Академия (в отличие от всепозволенности «старого академика» Чистякова, наплодившего разрушителей традиций, типа того же Коровина и Бакста) дает Руси высокий образец живописи, чуждый декадэнтству и разнузданному европейскому мракобесию.

Нет, отвечаю я себе, ты был прав! Он, Господь наш, принял на себя тяжкий крест борьбы за чистоту детей своих, а я каждый свой поступок проверяю Его Словом и Делом...

Ты прав, отвечаю я себе, потому что волновало тебя не частное дело, но судьба нации! От врубелевского бунта против традиций до бунта черни — один шаг! От омерзительного наброска, который Репин посмел сделать с Победоносцева для задуманного им полотна, до призыва к неповиновению Власти — один шаг! От «Распятия» Ге, слава Богу, запрещенного Синодом и Императорской Академией, до непослушания Слову церкви — один шаг! От гнусной клеветы, которую возводит на русское воинство в своих полотнах Верещагин, до пугачевской смуты и того ближе...

Нет, никогда бытие не определяло дух, как это тщатся утверждать господа, прилежные иудейскому учению! Лишь дух определяет жизнь и ее моральное здоровье, лишь Здоровый Дух!

Вот и выплакался я Вам. На сердце полегчало, и почувствовал я в себе силу продолжать то дело, коему был предан четверть века.

Остаюсь, милостивый государь Николай Сергеевич, Вашим покорным слугой, сердечно Ваш

Гавриил Иванов-Дагрель.

P. S. Танечка просит передать огромнейший привет мудрейшему Суворину, коли Вы его увидите в ближайшие дни, до того, как я выберусь к нему. Она, душенька, считает, что в напечатанной им заметке про то, что Врубель спятил с ума, нет ничего оскорбительного. Все мы, говорит она. норовим недоговаривать, боимся сказать правду открыто, потому и страдаем. «Когда травят мышей, — заметила она, — их ведь тоже жаль, маленькие, серенькие, глазеночки бусинками, но ведь если их не травить, всю крупу сгрызут!» Вот она, женская логика! До чего точна, а ?!

До встречи!»

2

— Ах, господин Вакс, — вздохнул Иван Ефимович Грешев, эксперт по русской истории п старославянскому языку, — мне делается так жаль вас, европейцев, когда вы начинаете судить русское искусство...