Читать книгу "Заклятие древних маори - Найо Марш"

Девушка была очарована. Актёр разговаривал с ней столь доверительно и проникновенно, словно она обладала каким-то особым даром сопереживания и сочувствия. Он рассказал, как ещё будучи школьником, читал монолог «Канун дня святого Криспиана» из «Генриха V», начав декламировать скучным и монотонным голосом — который он ей тут же с охотой и продемонстрировал, — а затем с ним вдруг что-то произошло. В голове зазвенел страстный голос и, к неимоверному изумлению учителя литературы (Гаунт передразнил и его) и остальных учеников, монолог прозвучал необычайно выразительно и почти без запинки.

— И вот тогда, — добавил Гаунт, — я и понял, что должен читать и играть Шекспира. Я воспринимал эти строки как бы со стороны, словно читал их кто-то другой:

«И Криспианов день забыт не будет

Отныне до скончания веков;

С ним сохранится память и о нас —

О нас, о горсточке счастливцев, братьев»[13]

Над их головами пронзительно вопили чайки, на берег набегали бирюзовые волны, рассыпаясь мелким бисером, но для Барбары все это казалось лишь волнующим аккомпанементом к чарующим строкам Великого Барда.

— И это все? — жадно спросила она.

— Ну что ты! Самое главное — дальше. — Гаунт взял девушку за руку. — Ты будешь моим кузеном Уэстморлендом. Слушай же, мой кузен, и внемли.

И он прочитал Барбаре-Уэстморленду весь монолог целиком. Актёр был до глубины души тронут и восхищён искренностью и восторгом девушки, счастливыми слезами, застилавшими её глаза. Он так и не выпускал её руки, пока не закончил чтения. Прихрамывающий Дайкон, первым появившийся из-за поворота, успел заметить, как актёр запечатлел на руке девушки лёгкий поцелуй.

Обратно все ехали в молчании. Саймон был погружён в свои мысли. Гаунт и Барбара, задав несколько приличествующих вопросов про торпедированное судно, тоже затихли. Дайкон сразу отнёс необычную молчаливость Барбары на счёт Гаунта. Одного взгляда на её лицо оказалось молодому человеку вполне достаточно.

— Влюблена без оглядки, — бормотал он про себя. — Чего же он ей наплёл? Биографию, небось, свою изложил, со всеми живописными подробностями. Павлин расфуфыренный. Ишь ты, ручки целовать уже начал. Окажись на этой сцене второй этаж, он бы уже давно, наверно, вывел Барбару на балкон, а сам, коленопреклонённый, читал бы ей снизу. Ромео с фиброзитом. Как будто сам не знает, что в его возрасте любой мужчина, влюблённый в столь юную простушку, выглядит полнейшим болваном. Позор какой.

Однако, позволяя самому себе кипятиться, Дайкон стал бы с пеной у рта отстаивать Гаунта, вздумай кто-то другой критиковать актёра подобным образом.

По возвращении домой, они обнаружили, что мистер Септимус Фолс и мистер Квестинг сидят рядышком в шезлонгах на веранде и мирно беседуют. Саймон, буркнув Гаунту, что он очень признателен за поездку, тут же скрылся в своей клетушке, а Барбара со светящимся лицом взлетела на веранду и прошла в дом. Прежде чем вылезти из автомобиля, Гаунт пригнулся вперёд и сказал Дайкону:

— Я уже целую вечность не испытывал такого удовольствия. Замечательная девчушка. Я, безусловно, скажу ей, кто прислал эти наряды.

Дайкон отвёл машину в гараж.

Вернувшись, он услышал, как Квестинг, который уже успел представить Септимуса Фолса Гаунту, назидательно вещает:

— Я все утро твердил этому господину, мистер Гаунт, что вы с ним должны познакомиться. «Наш знаменитый гость, — говорил я, — совсем заскучал без общения с культурными людьми». Похоже, мистер Гаунт, что этот господин — большой знаток театра.

— Вот как? — вежливо осведомился Гаунт, раздумывая, как бы изловчиться и отшить Квестинга, по возможности не обидев Фолса.

Фолс протестующе и немного самоуничижительно махнул рукой.

— Мистер Квестинг преувеличивает, — сказал он. — Я все лишь обыкновенный дилетант, сэр. Если кто и властвует надо мной, то Каллиопа, а не Талия[14].

— Неужели?

— Вот видите! — восхищённо выкрикнул Квестинг. — А я вот даже не возьму в толк, о чём вы говорите! Для меня это просто китайская грамота. Кстати, мистер Фолс сказал, что является вашим давним и преданным поклонником, мистер Гаунт.

Обе его жертвы смущённо рассмеялись, а затем Фолс, словно извиняясь за неловкость Квестинга, поспешил исправить положение.

— Это сущая правда, — кивнул он. — По-моему, за последние десять лет я не пропустил ни одного вашего лондонского спектакля.

— Потрясающе, — смягчился Гаунт. — Вы ведь уже знакомы с моим секретарём, верно? Давайте присядем.

Они уселись и мистер Фолс тут же придвинулся поближе к Гаунту.

— Я давно мечтал просить вас развеять одно моё сомнение, — начал он. — Это касается Горацио. Уж очень откровенно он соврал, говоря о ликвидации Розенкранца и Гильденстерна. Мне кажется, что с вашим блистательным знанием «Гамлета»…

— Да, да, я понимаю, что вы имеете в виду. «Он никогда не требовал их казни.»[15]Это просто оправдание. Яйца выеденного не стоит. Что-нибудь ещё?

— А я всегда считал, что эти слова относятся к Клавдию. Ваш Горацио…

— Нет, нет — к Гамлету. Безусловно — к Гамлету.

— Разумеется, всякие сравнения абсурдны, но я хотел спросить вас, не приходилось ли вам видеть Гамлета в исполнении Густава Грюндгена?

— Вы имеете в виду этого гитлеровского любимчика?

— Да. Ой! — Мистер Фолс вдруг судорожно дёрнулся и вскрикнул. — Чёртова спина! Извините. Да, вы совершенно правы. В его интерпретации Гамлет выглядел просто юродивым, а публика улюлюкала и неистовствовала от восторга. Я был на этом спектакле. До войны, разумеется.

— Ещё бы, — хохотнул мистер Квестинг.

— Кстати, — оживился мистер Фолс, — почему в ваших постановках Гамлета всего три действия, тогда как в оригинале их пять? Почему бы не сыграть пьесу в том виде, как задумал её Шекспир?

— Порой мы так и играем.

— Я знаю, знаю. От лица всех поклонников шекспировского гения я страшно вам признателен. Вы уж меня извините!

— Не за что! — улыбнулся Гаунт. И тут же, заметив появившуюся в проёме дверей Барбару, которая мялась, не зная, можно ли ей подойти, поманил её рукой. Девушка уселась прямо на ступеньку, рядом с Дайконом. — Вам это интересно, моя дорогая.

«Что с ней случилось? — подумал Дайкон. — Пусть причёска изменилась, волосы назад зачёсаны — но ведь этим не объяснить столь разительную перемену. Куда делся её истерический хохот? Да и гримасничать она перестала».