Читать книгу "Что думают гении. Говорим о важном с теми, кто изменил мир - Алекс Белл"

Первую половину дня я полностью посвятил водным процедурам: принял несколько горячих ванн в разных источниках, сделал грязевое обертывание, тщательно полоскал горло. По завершении, облачившись в мягкий белый халат, сидя в великолепном, в стиле пышного барокко, холле спа-центра (как его назвали бы сегодня), неспешно пил горячую минеральную воду из высокого кубка, общаясь с другими отдыхающими на немецком, французском и русском языках. Вечером, после отдыха и небольшого сна в отеле, переодевшись в светлый фрак по моде того времени, я направился в казино. Так как я был лицом новым, внутрь меня впустили не сразу, а лишь после продолжительной беседы с администратором, который спрашивал о моем происхождении и материальном положении. Наконец, войдя в широкий зал и оказавшись у игровых столов, я отметил про себя, что интерьер данного заведения, вопреки его славе, все же не шел в сравнение с роскошью казино Монте-Карло. Стены были окрашены в простой желтоватый цвет (роскошные картины на них появились позже); примечательным, пожалуй, был только большой стеклянный купол посередине, через который струился мягкий свет. Впрочем, никто из публики на интерьер зала не обращал ровно никакого внимания. Азарт, отчаянные эмоции, крики радости или (чаще) горестного разочарования раздавались после каждого нового оборота рулеток. Казино было единственным местом, где аристократы всех мастей могли совершенно не сдерживаться, изливать открыто все свои чувства. Крупье перед каждым столиком, напротив, казались образцом спокойствия и самообладания, холодно и беспристрастно объявляя исход каждого розыгрыша.

К счастью, я хорошо знал математическую теорию вероятностей и не испытывал к данной игре ни малейшего интереса. В рулетке, вопреки различным выдуманным «системам» заядлых игроков, нет и не может быть ничего, кроме чистой цифровой случайности. Чем больше раз вы играете, тем вернее в итоге проигрываете: математика процесса неумолима. Ради приличия я все-таки поставил на одну из цифр пятьдесят франков – скромную сумму, имевшуюся у меня в кармане. При шансах один к тридцати семи я должен был проиграть и, разумеется, через секунду проиграл с чистой совестью. Побродив какое-то время между игровыми столами, наблюдая за азартной публикой, я с чувством облегчения покинул это бессмысленное заведение, направившись обратно в отель.

Писатель Федор Достоевский, с которым я планировал встретиться, был завсегдатаем курорта, хотя я сомневаюсь, что хотя бы раз он принял здесь полный комплекс водных процедур. Он был без своей молодой супруги (бывшей помощницы и стенографистки), оставил ее в Дрездене. Для экономии средств он не остановился в дорогом отеле, а снимал маленькую комнату у знакомых.

На следующее утро я снова не отказал себе в удовольствии понежиться в мраморной купальне с горячей минеральной водой, а днем опять направился в казино (в пик сезона это популярное заведение открывалось рано, до полудня, хотя обычно работало вечером). Вопреки ожиданиям, писателя я снова там не встретил. Поскучав недолго в зале и в этот раз даже не сделав ставки, я ушел прогуляться по городку – но не в центре, а по небольшим тихим зеленым улочкам. На изгибе одной из них под пышной сенью деревьев находился изящный фонтан с питьевой водой, украшенный мраморными барочными фигурками херувимов и амуров со стрелами в руках. Оказалось, что само Провидение привело меня в это место.

Вокруг нас двоих не было никого. Человек среднего роста, худой, но крепкий, жилистый, одетый в недорогой темный пиджак, стоял, склонившись над чашей фонтана, раз за разом омывая в нем свое лицо. Его движения выглядели крайне нервными, импульсивными. Приблизившись, я смог расслышать то, что он негромко приговаривал:

– Двойка и зеро… двойка… я же хотел ставить на нее… я знал, я точно знал… бес попутал в последний момент… переставил с двойки на четверку… выпала двойка… что за наваждение… боже, спаси мою грешную душу… а зеро тоже выпало как в насмешку… я дважды на него ставил перед этим, да не судьба, видно… что теперь делать… как объяснить все Аннушке… она последнюю отцовскую булавку с бриллиантом заложила… святая душа, всегда мне верит… а я, дурак, все, все до копейки проиграл…

Я из вежливости громко кашлянул. Человек резко и с некоторым испугом обернулся ко мне.

– Кто вы? Вы меня подслушивали?

– Я ваш сосед. Живу в нескольких кварталах от вас в Санкт-Петербурге. Хотя до сего момента не имел чести быть с вами знакомым.

Человек, услышав русскую речь и мой ровный уважительный тон, взглянул спокойнее.

– Если вы что-то слышали – только что… или вам показалось, что слышали… забудьте все, прошу вас.

– Уверяю, если я что-то услышал, то не придал этому никакого значения. Кроме того, я искренне и чрезвычайно рад нашему случайному знакомству.

– Почему?

– По дороге из Петербурга, чтобы занять себя в пути, я прочитал вашу новую книгу – «Преступление и наказание». Вопреки мнению ряда критиков, нашедших эту книгу скучной и навевающей тоску, на меня она произвела очень сильное впечатление. Впрочем, я хотел бы поговорить с вами не о ней.

Я указал на широкую скамейку, стоявшую в нескольких десятках шагов от фонтана и жестом пригласил писателя присесть на нее. Он кивнул, кажется, уже совершенно успокоившись.

Наконец я мог рассмотреть его лицо. Оно не было красивым. Небольшие, глубоко посаженные темно-карие неспокойные глаза, нездоровые впалые скулы, щербинки и глубокие морщины на лбу (хотя ему было лишь немного за сорок лет). Недлинная, но густая темная борода, правда, была ему к лицу: пожалуй, лишь она придавала внешности некое благообразие. Я также обратил внимание на ладони его рук – во время беседы они почти не лежали спокойно. То и дело писатель нервно сжимал и разжимал пальцы, регулярно ощупывал боковины своего пиджака и карманы. В мгновения, когда он хотел сосредоточиться, он вытягивал руки прямо перед собой, сжимая кулаки.

Я максимально тактично предложил мою посильную материальную помощь, столь остро необходимую литератору, явно оказавшемуся в плачевной ситуации. К моему удивлению, поблагодарив меня, от денег он наотрез отказался. Я рассказал ему, как парой дней раньше весьма состоятельный, не в пример ему, писатель Тургенев, не моргнув глазом, согласился, чтобы я оплатил наш общий дорогой обед. Но Достоевский лишь усмехнулся.

– Даже если у человека ничего не осталось, у него все равно есть его честь. И самоуважение.

Я не стал спорить. Вместо этого переменил тему:

– Говорят, в молодости вы были ярым социалистом? И из-за этого вас едва не расстреляли, а затем вы провели несколько тяжелых лет на каторге в Сибири?

– Да, был. Имел за собой такой грех. Но уже многократно в этом раскаялся перед Господом.

– Отчего же грех? Что плохого в том, чтобы желать, чтобы люди вокруг – не только отдельные аристократы и мошенники, как в