Читать книгу "Записки «важняка» - Сергей Михайлович Громов"

неделю тому назад с ней познакомились, когда ездил за фуражом в их колхоз.

— Но сегодня уже третий день, как вы отсутствовали.

Духаренко горестно вздыхает и упавшим голосом спрашивает:

— Вы верите, что я в эту Ефросинью втюрился без огляду?

Самое удивительное, что я ему верю, мне даже жаль его. Сморозил дурака, а как все это может теперь обернуться — ведает один Бог!

— Меня посадят в тюрьму? — допытывается Духаренко — новое лишение свободы ему, по-видимому, кажется самым страшным. А у меня в голове рождается план возможного его спасения. Но делиться этим планом я пока ни с кем не собираюсь и поэтому отвечаю как-то неопределенно:

— Разберусь! — Это в моих устах должно звучать так: «Поживем увидим!»

Особой строгости я не проявляю и отпускаю Духаренко в роту.

В военной прокуратуре дивизии основным видом транспорта служили верховые лошади, закрепленные за прокурором и за каждым из нас — троих следователей.

За мной была закреплена кобыла с романтической кличкой Эльма, стихийно прозванная ездовыми Шельмой за привычку внезапно пугаться и бросаться вскачь в сторону.

Обычно я заводил свою лошадь в полковой взвод конной разведки, где она и находилась вплоть до моего возвращения.

Вот и теперь, закончив дела, я отправился за своей Шельмой. Надо сказать, что настроение у меня было неважнецким. Хотя по делу Духаренко я все выполнил: допросил его, допросил их командира роты и нескольких солдат, знавших Духаренко не один день, отразил в допросах его беспокойный характер, зафиксировал сам факт задержания Духаренко. И тем не менее от всего этого я удовлетворения не испытал. Несмотря на его судимость, привычку задираться и браваду человека уже много повидавшего и испытавшего, я проникся к нему жалостью и думал лишь о том, как бы облегчить его участь. Спасти его могло лишь ходатайство командования дивизии в нашу прокуратуру с просьбой разрешить дело рядового Духаренко в дисциплинарном порядке, а именно: показательным разбором его поступка перед строем и с обещанием в случае повторения подобного списать его в штрафной батальон. Еще мне предстояло заручиться прокурорским согласием нашего Прута, мнение которого могло с моим и разойтись.

Моя разлюбезная кобыла, застоявшаяся в стойле, резво бежала легким аллюром, ступая по рыхлому насту. Приходилось ее немного сдерживать поводом.

За большим населенным пунктом, где располагался штаб дивизии, дорога повела наверх, на поросшую кустарником высотку. В это время сзади, из молодого ельничка, с короткими интервалами ударило подряд несколько ружейных выстрелов. Эхо я уже не услышал: оно растворилось в растущем рокоте моторов самолета. Так и есть, снова объявилась «рама»… Этот чертов самолет-корректировщик «фокке-вульф» чуть ли не ежедневно нахально прогуливается над нашими позициями, все засекая и фотографируя. Он действительно похож на раму. Поэтому наши бойцы это мирное и совершенно безобидное слово «рама» и произносят с такой ненавистью. О том, что на переднем крае нашей обороны маловато зениток, немец давно уже понял. Но он осторожничает и, не снижаясь, держится высоко.

В штабе нашей дивизии есть капитан Розанов, который дал себе слово сбить «фокке-вульф» из ручного пулемета. В надежде подкараулить самолет на более низкой высоте Розанов часами торчит в холодном лесу. Пока ему не везет, но Розанов уверен, что настанет и его час, немец потеряет бдительность и снизится…

…Теперь дорога пошла вниз, надежно прикрытая высокими деревьями.

В прокуратуру я добрался вполне благополучно и застал одного Гельтура. Хранитель нашей канцелярии при моем появлении оживился и не без ехидства приветствовал меня:

— Ну-с, с чем на этот раз пожаловал пламенный патриот юстиции?!

— Считай, что с делом, почти законченным, — сбрасывая на единственно приличный стол в нашей прокуратуре свою полевую сумку, ответил я.

— С почти законченным? — недоверчиво переспрашивает Гельтур и интересуется: — Ведь ты это дело возбудил только позавчера?

— Так что из этого?

— Ну, если так, то ты молодец, зря времени не терял. Где этого Духаренко задержали? — допытывается Гельтур.

— Недалеко от их части, — отвечаю я и умалчиваю о том, что тот сам возвратился в свою часть.

— Он во всем тебе признался? — продолжал Гельтур.

— Не сразу! — наводя тень на плетень, говорю я. Стараюсь, чтобы все выглядело не так уж просто.

— Вещдоки привез?

— Их нет.

Я знаю, что сейчас Гельтур обратится ко мне с просьбой почитать дело, и не ошибаюсь.

— Ты не прочь, если я твое дело почитаю?

Против этого я не возражаю и выкладываю тощую папочку со всеми материалами следствия по делу Духаренко.

Гельтур мигом все сграбастал и углубился в чтение, начав с протоколов допроса Духаренко. Я же занялся чем-то другим и только слышал:

— Значит, не обошлось без бабы…

— Эти амнистированные до баб охочи…

Гельтур еще долго копался в документах, о чем-то поразмышлял и голосом, ничего хорошего не предвещавшим, поинтересовался:

— И как же ты теперь собираешься с этим делом посту пить?

Никакого подвоха не ожидая, я беззаботно ответил:

— Предъявлю Духаренко обвинение, составлю обвинительное заключение и толкнем дело в трибунал! — Говорить о каком-то другом решении я не захотел. Ведь окончательное решение за Прутом. На ласковый тон Гельтура я не обратил внимания.

— А как ты, молодой человек, объяснишь появление в деле вот этой справочки? — с наслаждением спросил он.

— Этой бумажки? — спросил я, видя, что он между пальцами правой руки зажал какую-то мятую справку.

— Не бумажки, а до-ку-мен-та, оказавшегося у твоего подследственного. Ты выяснил, как он попал к нему?

Я взял справку, которую, кстати говоря, видел и раньше, но почему-то не обратил на нее внимания, и еще раз внимательно с ней ознакомился. Справка как справка. Серая бумага, фиолетовые чернила, в углу гербовая печать и штамп какого-то госпиталя с просроченной датой. Выдана она какому-то капитану интендантской службы Цветкову в том, что ему действительно предоставлен трехнедельный отпуск по ранению.

Скорее всего, эта справка липовая, а вот как она попала к Духаренко я был обязан выяснить, но не сделал этого по какому-то недомыслию. Уверенность в том, что к делу Духаренко эта справка никакого отношения не имела, у меня сохранилась, о чем я и сказал Гельтуру. Но он с этим не согласился:

— Я уверен, что наш Прут потребует от тебя полной ясности в этом вопросе. — И как бы добивая меня, он раздражается глубокомысленным заявлением: — Молодой человек, свет Сереженька! Как только закончится война, приходи ко мне в адвокатскую контору, на Крещатик в Киеве. Я тебя поднатаскаю, а до того, кроме должности полотера, ни на что и не рассчитывай! — Язык у Гельтура со стервинкой. Я молчу, понимая, что Гельтур абсолютно прав.

Решение