Читать книгу "Телониус Белк - Фил Волокитин"

– Ты, может, и не подлезешь, – раздражается Мопся – а я, куда хочешь, подлезу. Вот так…Я ведь женщина. И у меня всё для этого есть.

Она демонстрирует свои тонкие разноцветные, залакированные под радугу пальцы так, что сомнений не остаётся – подлезть ими можно куда угодно.

– Красивые ногти, – одобряет Ботинок, – Обожаю дизайнерский маникюр. Но всё же он не для Финляндии. Тут, в основном, чёрное носят, как в Союзе. Скромные все. Чтобы меньше к себе внимания привлекать.

Мопся опять морщится.

Ботинок хочет поддеть Мопсю, а обижаюсь почему-то я. После новости, что он-де обожает дизайнерский маникюр, а в Финляндии носят как в Советском Союзе, мои брови стреляют наверх, а глаза опускаются к подбородку.

Ведь Ботинок сто раз был в Финляндии и уж этот секрет знает точно. Чёрное – это не оттого финны скромные, а просто потому, что это их цвет. Но добавить пару незаметных капель цвета типа «вырвиглаз» на чёрное у них считается высшей категорией. По крайней мере, в Тууликаалио. И череп на чёрных ногтях тут будет обязательно вызывающе розовым. У некоторых он будет лиловый или, может быть голубой. Но у всех остальных – обязательно розовый.

Но Мопся одета и вправду не для Финляндии. Я даже сомневаюсь в том, что это и есть та самая петербуржская Мопся, затянутая во вечно мокрый и грязный халат грязно-рыжего цвета, вызывающий ассоциации с плохо отмытой морковкой.

Сейчас она смахивает на молодого Майлса Дэвиса – и холодный завив волос неестественного цвета и глянцево-сатиновая блузка, стоящая как нестираные носки, подчёркивая тем самым опавшие сиси и выражение некоторой благородной брезгливости на её не самом красивом на свете лице. Несмотря на утонченную заострённость её лица, всё равно она Мопся. Самый настоящий мопс. Мопс Дэвис. Мода – привет из восемьдесят пятого года. Обложка альбома You’re Under Arrest, который раньше всегда валялся у Ботинка в машине.

Ботинок же наоборот, благороден и прост во всём, вплоть до лысины. Я знаю эту русскую джазовую моду под американского гангстера, она привычна, потому что папа так ходит всегда – стальной плащ, песочные брюки, ботинки на подошве а-ля каучук. Только пистолета не хватает. Но всё равно Ботинок теперь не такой, как был раньше. Видимо, тоже не для Финляндии одет.

Надо, конечно, посмотреть на этот Хельсинки, прежде чем обсуждать нелепый родительский внешний вид. И если там все такие же унылые пижоны, то я просто развернусь и уйду. Пешком. До Тууликаалио.

– Рыба, – настаивает Мопся.

Ботинок чертыхается:

– Нет, моя дорогая. На обратном пути.

Тогда Мопся просится в туалет. А когда Ботинок выруливает на заправке, в туалет не идёт, а с многозначительным видом пересаживается ко мне на сидение. Потом машет рукой, чтобы Ботинок отправлялся дальше. Пожав плечами, отец выжимает сцепление. Он даже насвистывает, чтобы показать, что ему всё по плечу.

А внешне невозмутимая Мопся вынимает из сумочки карты и начинает раскладывать их на атласе автодорог. Гадает, глядя на меня. Что-то не складывается. Руки её дрожат

Может ей и хочется что-то мне высказать, но я не собираюсь завязывать разговор. Мопсины глаза меняются как картинки с в игровом автомате – ягодка, семерка, звоночек… Все комбинации взглядов, от материнского до коронного, загадочного взгляда психиатра. Под этими взглядами я сижу, разложив руки на коленях, и даже боюсь шевельнуться. Начинаю в отместку сверлить взглядом голову отца. Наконец мне надоедает. Уже шесть убитых комаров на его голове насчитал. В декабре-то месяце! Тогда я отворачиваюсь в окно и утыкаюсь в стекло, боясь лишний раз от него оторваться. За окном мелькают дорожные знаки и запорошённые валуны с редкими деревцами. Я принимаюсь считать красные машины, потом валуны.…Всё что угодно делаю лишь бы не оборачиваться. Только бы не услышать в свой адрес порцию слов с добавлением Мопсиной невыносимой загадочности.

Может и вправду заснуть? Не смотреть же, как психиатр обмахивается моим журналом и ёрзает на сидении. Потом вдруг начинает искать на мне тёмную точку и я, вслед за отцом принимаюсь убивать на голове комаров. С третьим комаром надоедает и ей. В конце концов, без разговоров в пути психиатру не интересно.

– Что это у тебя?

– Мармелад.

Я призываю на помощь любую защиту. Может она не любит мармелад и отсядет? На всякий случай отодвигаюсь подальше.

– Делись, – по-свойски требует Мопся. А, заглянув внутрь, взвизгивает. Что это? Крыса? Нет. Всего лишь обсыпаный сахаром сальмиак.

– Что за дрянь, – заводит сирену она, – Никто не есть эту гадость!

– Я ем, – храбро тянусь за сальмиаком я.

– Выкини! Скажи ему Борис.… У меня условный рефлекс с тех пор как я однажды попробовала. Кошачья моча! Натуральная кошачья моча!

Я медленно прожёвываю сальмиаковую черепушку. Ну да – кошачья моча. Почему бы и не кошачья моча, в конце-то концов. Если подвернётся один такой сальмиак в компании сладкого мармелада – это же замечательно. Нельзя же жрать в жизни одно только сладкое.

– Никогда не ешь всякую гадость. Петушки, помните, петушки? Цыгане продавали у зоопарка! А сахарная вата! Ещё шутили что жёлтая, это оттого, что туда цыган нассал. Как вспомню, так сразу же тошнит. – Мопся сплёвывает прямо под ноги, – Борис, ты запретишь ему или нет?

Но вместо того, чтобы запретить, Ботинок неожиданно протягивает руку за сальмиаком, и я радуюсь, что он всё ещё на моей стороне. Я насыпаю ему в ладонь от души. Не моргнув глазом, он отправляет содержимое ладони в рот. Неожиданный ход. Потому что Мопся уже готова его сожрать. Не сальмиак, разумеется, а Ботинка. Но, быстро поняв, что проиграла свой сальмиаковый раунд, меняет тактику. Теперь она она теребит обивку на подлокотнике

– Включи транзистор, – постукивает пальцами уже по Ботинковому плечу.

Ботинок включает радио.

«Линда Линда. Мелинда», – произносит радио нараспев и Мопся, не выдержав напряжения, топает каблуком, сморщиваясь как от зубной боли.

– А тут нет «Нашего Радио»?

– Нет, – не сдаётся отец, для верности, всё же пошуршав кнопками.

– А у меня есть, – начинает суетится она, теряя шпильки из накрученной головы – У меня всё есть. – бормочет она, тычет в свой телефон и ловит все финские радиостанции одновременно. Включая и русское радио. Как же тут обойтись без него. Неприятный голос поёт про дядю Борю, который плещется в море, а солнце светит ему прямо в глаз. Потом – вдруг, исторический экскурс в песни казаков, с предисловием, что, мол, в каждой песне присутствует неземной свинг. Я проверяю эту теорию на язык. Никаким свингом у казаков и не пахнет. Но Мопся пристукивает каблуком в ритме одноногого марша. И прикрывая глаза, показывает, что ей хорошо.

И вдруг – неожиданная тряска.

У Ботинка перестаёт работать навигатор, и он резко, с ожесточением тормозит. Потом снова даёт газ в надежде на то, что навигатор заработает, но похоже, что этим прибором хоть гвозди забивай – не поможет.