Читать книгу "Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского - Наталия Таньшина"

Как мы знаем, Николай никогда не именовал Луи-Филиппа «государь, брат мой», что король воспринимал крайне болезненно. Такое случилось и в бытность послом Мортье. В связи с его назначением на посольский пост и прибытием в Петербург произошел обмен письмами между императором Николаем и королем Луи-Филиппом. Граф Медем, поверенный в делах России во Франции в отсутствие графа Поццо ди Борго, нанес визит министру иностранных дел Себастьяни, чтобы вручить письмо императора. Себастьяни посоветовал ему попросить аудиенции у короля, чтобы лично вручить письмо. «Я, безусловно, весьма польщен вашим советом, господин граф, – ответил Медем, – но, к сожалению, подобное действие не входит в компетенцию поверенного в делах»[295].

По словам графа Рудольфа Аппоньи, описавшего этот диалог в своем дневнике (запись от 22 июля 1832 г.), после этих слов Медем передал письмо императора генералу Себастьяни. Тот, не читая текст, бросил взгляд на подпись императора и, увидев, что общепринятая формула обращения между монархами, «любезный брат», отсутствует, обратился к графу Медему с самыми живыми упреками, спрашивая у него, почему император отказывается оказать эту честь королю французов. Медем ответил, что он не имел на этот счет инструкций от своего двора и не был уполномочен вступать в дискуссию по вопросу словообращения, но обещал написать об этом графу Нессельроде и отправить письмо с первым курьером[296].

Медем сделал запрос в Петербург. В ответе, с которым Медем должен был ознакомить министра иностранных дел Франции, сообщалось, что российский представитель поступил очень правильно, не вступая в дискуссию по вопросу этикета, что, впрочем, император находил бесполезным, поскольку король французов не был ему «дорогим», и, следовательно, он не имел к нему братских чувств; поэтому, делался вывод в письме, не надо просить больше того, что дают. С этого времени, по словам Аппоньи, Луи-Филипп еще больше сетовал на российский двор, а графу Медему приходилось лишь выслушивать жалобы[297].

Следующим за Мортье на пост посла Франции в России был назначен другой маршал – Николя-Жозеф Мэзон. Сын крестьянина, он был обязан славой и графским титулом службе в пехоте. Дивизионный генерал времен Империи, он продолжил военную карьеру при Реставрации. От короля Карла X он получил маршальский жезл за победоносную экспедицию в Морею против Ибрагим-паши в 1828 г. Бурбонам Мэзон был обязан также титулом маркиза и достоинством пэра Франции. Несмотря на это он принял Июльскую революцию, две недели возглавлял министерство иностранных дел, после чего был отправлен послом в Вену. В первые дни января 1833 г. стало известно о его назначении в Петербург. Посол, однако, не торопился с прибытием в Россию, проведя целый год в Берлине. Вероятно, причиной длительного отсутствия дипломата были не столько проблемы со здоровьем, как значилось в официальных документах, сколько Восточный кризис 1833 г., усиливший напряженность в двусторонних отношениях. Протест главы кабинета герцога Л.-В. де Броя против Ункяр-Искелессийского договора о русско-турецком оборонительном союзе был составлен в резких тонах. Поэтому вполне понятно, что в Париже предпочли подождать, прежде чем направлять посла в Петербург, где он рисковал встретить холодный прием со стороны императора и двора.

Мэзон полагал, что можно попытаться изменить отношение Николая к Франции, опираясь на поддержку Великобритании. Несмотря на то что он не достиг серьезных успехов, внешнее доброжелательство со стороны императора было очевидно. Мэзон являлся живым напоминанием об идиллическом периоде франко-российских отношений накануне Июльской революции. Император Николай даже превозмог брезгливость и в общении с дипломатом не обходил больше молчанием имя Луи-Филиппа, отдавая должное его миролюбию и мудрости. Ностальгия по прежним временам дружбы, борьба короля Луи-Филиппа против пропаганды революционных идей, порицание интриг легитимистов и взаимное желание сближения – таковы были темы бесед посла Мэзона с императором.

В мае 1835 г. Мэзон покинул Петербург, чтобы занять пост военного министра Франции. Задержки императорского кабинета с назначением посла в Париж на место переведенного в Лондон Поццо ди Борго вызывали подозрения, что император Николай I сохранял свое нерасположение к Июльской монархии[298]. Преемником двух маршалов на посту главы посольства стал гражданский дипломат барон Проспер де Барант.

Проспер де Барант и дипломатический инцидент 1841 г.

Назначению Амабля Гийома Проспера Брюжьера барона де Баранта послом Франции в России в сентябре 1835 г. предшествовали долгие раздумья французских властей о целесообразности такой меры. По традиции, начиная с эпохи Наполеона, Францию в Петербурге представляли военные. Российский император и его двор, а соответственно, и дипломаты, жили в ритме парадов и маневров. Поэтому ежедневное присутствие на них было наилучшим способом установить доверительные отношения с государем. Но охлаждение в двусторонних отношениях, вызванное Июльской революцией, изменило ситуацию. Мортье и Мэзон считали порой бесполезным и даже неуместным свое присутствие на военных смотрах, ведь общение на парадах предполагало известную раскованность в отношениях с генералами и сановниками, в то время как следовало сохранять дистанцию. Аргументация в пользу гражданского лица прозвучала убедительно, а отсутствие военного звания позволяло Баранту отклонять приглашения на летние маневры в Красном Селе, хотя избегать их вообще ему не удавалось[299].

* * *

Барон де Барант, выходец из старинной аристократической семьи, прославленный литератор и историк, администратор наполеоновской эпохи, политик, известный своими умеренно-либеральными взглядами, человек сугубо штатский – таким был новый посол Луи-Филиппа при императоре Николае[300].

В свое время академик Е.В. Тарле подметил, что со времен Июльской монархии и вплоть до революции 1848 г. французские послы чувствовали себя в Петербурге «как во враждебном стане». Русский двор и аристократия во главе с салоном супруги вице-канцлера графини М.Д. Нессельроде, сообразовываясь с политикой государя, относились к французскому посольству с «ледяной вежливостью»[301]. Сама Мария Дмитриевна отзывалась о бароне Баранте весьма лестно. Она писала сыну Дмитрию из Бадена 25 сентября 1835 г.: «Посол, которого назначила Франция, г-н де Барант, хороший писатель; помимо его работ, о нем говорят как о человеке очень умном и очень деловом…»[302]