Читать книгу "Хризантема императрицы - Екатерина Лесина"

– Вы извините, что я все про нее и про нее. Мне хочется выговориться, а некому. Вот Женечка... но той не интересно, ей бы о другом, о квартире. Зачем ей еще одна квартира в доме?

И правда, очень интересный вопрос – зачем?

– К слову, как Леночка? Вы очень подходите друг другу... я когда увидел вас, сразу понял, – Шурочка доставал из холодильника все новые и новые блюда, похоже, он не соврал про то, что любил готовить, вот только пробовать Герман не решился.

Мало ли.

– Погоди, значит, Женька решила купить твою квартиру? Сама?

– Ну... не знаю... нет, кажется. Ее знакомый какой-то. Я вообще не собирался продавать, точнее не думал об этом совершенно, а она пришла и спросила. И я понял, что да, что не смогу тут жить, тогда зачем квартира? Ну и согласился. Вот сегодня должны придти, – Шурик отправил в рот тарталетку с подсохшим помидором. – Жду. Так вы не по поводу квартиры? Я думал, она передаст. Или Дарья Вацлавовна... она очень проницательный человек. Правда Лелечка ее недолюбливала... они ведь родственники.

– Кто? – а вот эта новость удивила.

– Лелечка и Дарья Вацлавовна. Вы не знали? Ну да, она не любила распространяться об этом, – Шурочка потянулся за второй тарталеткой, а заодно и нетронутый Германом кофе забрал. – Ее первый муж, если не ошибаюсь, приходился Дарье Вацлавовне братом.

– Милослав?

– Почему Милослав? Сергеем его звали. Сержем. Судя по некоторым оговоркам, пренепреятнейшая личность была, и ко всему дочь имелась проблемная, то ли пьяница, то ли наркоманка. Вы поймите, я точно не знаю, я лишь по слухам...

– И что с ней стало?

– С кем? – лохматые Шурочкины брови удивленно поднялись.

– С дочерью.

– Понятия не имею. Хотя... погодите... да, Лелечка говорила что-то. Кажется, она забеременела рано, а потом то ли сбежала, то ли умерла, но ребенка на нее бросила. А Леля и дети – несочетаемо.

– Спасибо, – Герман еще не понимал, куда и как использует полученную столь неожиданным способом информацию, но кожей чувствовал – это важно.

На лестничной площадке он столкнулся с Женечкой. В отличие от супруга, выглядела та великолепно. Карминовый цвет платья выгодно оттенял волосы, а покрой – достоинства Женечкиной фигуры.

Вельская с кем-то говорила по мобильному, но увидев Германа, кивнула и прошептала.

– Привет. А ты чего здесь делаешь?

– Да так, ничего особенного.

От Женечки пахло ландышами. А по выражению лица ее, Герман понял – не поверила. И испугалась. Непонятно только чего именно.

– Ладно, дорогой, я уже на месте, – пропела она в мобильник. – Вечером увидимся...

* * *

Шкатулка, которую Дашке выдали в обмен на расписку, была невелика и необычна. Черное лаковое дерево, посеребренные, местами потемневшие от времени уголки, узорчатая ручка на крышке и крохотный замок. Ключ подошел идеально, легкий поворот, нажатие, и вот уже горбатенькая крышка откидывается, обнажая выстланное бархатом нутро.

Хризантема существовала, такая, каковую описывала безумная Желлочка, такая, о которой рассказывал Сергей, и такая, какую, как оказалось, помнила сама Дашка. Помнила и удивлялась, как вообще могло потеряться это воспоминание. Каменное солнце, холодные лепестки, жесткие и острые, как иголочки, с ними осторожно надо, а то порезаться можно.

Ну конечно, императрица отдала Хризантему, потому как однажды имела несчастье уколоть палец. Дашка держала цветок на ладони, поворачивая его то одной, то другой стороной к свету, наблюдая, как меняются оттенки камня, то выцветая до прозрачности бледно-желтых алмазов, то вспыхивая тяжелым берилловым золотом, то разлетаясь легчайшей сапфировой пылью...

И только потом, позже, налюбовавшись вдосталь, она заметила, что в шкатулке помимо броши имелись и другие украшения. Вот мамино ожерелье на сто жемчужин, одинаковых, крупных, живого розового цвета. А вот сапфировая брошь. И кулон с квадратным изумрудом, окруженным россыпью мелких алмазов. И серьги к нему. Рубиновое ожерелье... перстни... диадема...

Вещей было много, но Дашка помнила каждую из них и примеряла, и плакала, горюя о чем-то зыбком, таком, чему нет названия.

– И в тот момент, когда увидела императрица хризантему, поразилась она совершенству, по ее же приказу сотворенному, и пожелала в руки взять... – раздался тихий Желлочкин голос. – Но не дался королевский цветок в руки самозванке, уязвил нежную кожу. И рассердилась императрица...

С Желлой нужно что-то делать и побыстрее, ведь жизнь начала изменяться, так стоит ли останавливать перемены?

Несколько следующих дней Дашка пропадала на работе, ее внезапное рвение, увлеченность даже не столько основной темой исследований, сколько смежными вопросами воздействия ряда алкалоидов растительного происхождение на работу сердца, остались незамеченными. Да и дело ли, если Леночка предложила новую схему опыта... но впервые за долгое время Дашка ей не позавидовала. Теперь у нее была своя цель.

И свои идеи.

* * *

– Привет, сеструха, – Милочка лежал на диване, закинув ноги на подушку. И ведь не разулся даже, к остроносым, импортным ботинкам прилипли рыжие комки глины. Штаны задрались, обнажив голые, поросшие густыми рыжими волосами, ляжки. Закатанные рукава рубашки, галстук, торчащий из нагрудного кармана, кепка на полу.

Милочка был пьян.

– Что, не рада?

– Нет. Зачем пришел? – Дашка вдруг испугалась – знает. Клава ли проболталась, сам ли выследил – но знает и явился требовать долю. А она, глупая, даже не спрятала шкатулку, точнее, спрятала, но тайник теперь казался ненадежным.

– А затем, что хорошо устроилась.

– Что? – Дашка ушам своим не поверила. О чем говорит этот поганец?

– То, – передразнил Милочка, подымаясь. Попытался шагнуть, распростерши руки в стороны, так, словно обнять желал. Икнул. – На квартирку, небось, метишь? А что, Желка скоро помрет, а тебе, хорошей и пушистой, хоромы достанутся.

– И это будет справедливо.

– Да ну? А с чегой это вдруг справедливо? Кто ты ей? Никто. Она тебя даже и не любила никогда.

– Зато тебя любила, и чем ты отплатил? – внутри закипала ненависть, лютая, ядовитая, свитая из дней, проведенных наедине с Желлочкой, из безумных сказок, потраченных надежд, несбывшихся желаний, теперь казавшихся упущенными навсегда. И хрупкая надежда, упрятанная в черную шкатулку с драгоценностями, казалась еще более зыбкой.

Нельзя его сюда пускать. Нельзя и все.

– Не любила и теперь не любит, – Милочка точно и не слышал вопроса. – Зато меня по-прежнему. И я имею полное право быть тут. И буду. Завтра перееду, комнату освободи, поняла? А если чего не так, то вот! – он сунул под нос кулак. Дашка зажмурилась: нет, невозможно, это должно когда-нибудь закончится, иначе...