Читать книгу "Большая собака - Татьяна Соломатина"

Овощной магазин тут же, на Советской Армии, наискосок от булочной, по Настиной стороне Чкалова. Вредный пирожок с приторным повидлом и сладкий «Ленинградский» пломбир в шоколаде так хорошо заесть бочковым солёным огурцом или даже кислым зелёным «квашеным» помидором. Огурец можно купить за те самые две копейки. У Насти дома есть телефон, и две копейки ей ни к чему. Хотя вот Анин папа – «ирод» очень любит петь под гитару про то, что «в подобную ночь моё любимое слово «налей», и две копейки драгоценней, чем десять рублей»,[56]хотя у него в Питере тоже есть телефон. Но он взрослый и может иногда отлучаться из дому ночью и на целые месяцы «разведок». Если Настин папа опаздывает домой к положенному времени, то мама очень сердится. А однажды он даже не пришёл ночевать, и Настина мама не просто очень сердится, а невероятно сердится. Утром папа приходит с букетом белых цветов и говорит, что встретил институтского товарища, и они нечаянно напились с институтским товарищем, и он остался у институтского товарища ночевать, у того нет телефона, а у папы не было двух копеек. Вот, наверное, про такие случаи и поёт Анин папа – «ирод» под гитару. Тогда, конечно, и «налей», и две копейки драгоценней десяти рублей, хотя десять рублей – это очень много. Но Настя не сильно вникает в это взрослое «налей – рублей», ей очень жалко белые цветы. Мама ломает их. Рвёт в клочья. Кричит папе, что такие цветы дарят или на свадьбу, или на похороны, и поскольку первое уже было, то папа что? В гроб её решил загнать, цветочки заранее прикупил?!! Папа пытается оправдаться и за то, что выпил в кои-то веки, и за то, что не знал про цветы. Куда там. Настя тихо незаметно плачет, и пока родители ссорятся, всё старается сложить из тонких влажных благовонных рваных стеблей и лепестков первоначальные цветы. Но ничего не получается. Становится даже хуже. Любое, самое нежное прикосновение оставляет на тонкой белоснежной субстанции ещё один изломанный бесцветно-серый рубец, ещё одно сочащееся шелковистым сальное пятно.

Белые цветы со странным сладким запахом называются каллы. Они – «кладбищенские» цветы, говорит мама, когда отбирает у Насти покалеченные обломки, чтобы выбросить в мусор. Настя очень любит эти цветы. Тайно. Потому что нельзя любить не общепринятое и не положенное Великими Правилами явно. Ей никто никогда не дарит каллы. Но мама же, когда кричит на папу, проговаривается, что их дарят ещё и на свадьбу.

Цветы тоже продаются на Советской Армии. Только до цветов три остановки на трамвае. Это очень далеко. Да и каллы наверняка стоят больше двух оставшихся копеек, и торговкам вряд ли объяснишь, что в подобной Настиной ситуации две копейки драгоценней, чем десять рублей, и не захотят продать ей ни одного цветочка.

Поэтому она ест соленый огурец и идёт домой. Соленый огурец из бочки овощного – тоже вредно, потому что неизвестно, в чём его солят и как. Но в этом неизвестно чём и как выходит куда вкуснее маминых маринованных огурцов. «Пятиминутки», компоты и варенья у мамы, надо признать, отменные. А вот соленья – не очень. Хотя соли можно купить сразу сколько хочешь, хоть всю, что есть в магазине. Видимо, маме для того, чтобы вышло хорошо, нужно такое, чего у неё нет, или хотя бы то, что сложно достать. Или это у всех людей так? Вот Насте, чтобы стало хорошо, нужны каллы, которые никто не дарит, а самой – сложно достать. А если и достанешь, то домой нести нельзя, а больше некуда. Но, с другой стороны, маленькой девочке Насте Кузнецовой и после пирожка с повидлом, «Ленинградского» пломбира и солёного бочкового огурца замечательно! А каллы – как-нибудь потом, и никакого особого несчастья в этом нет.

Гораздо замечательнее маленькой девочке Насте, чем взрослой женщине Анастасии Николаевне Кузнецовой, решившей выйти замуж за Игоря Васильевича Качура. И все эти люди, сидящие в украинской хате за большим столом, тоже Качуры. Игорь хочет, чтобы Настя взяла его фамилию.

«Анастасия Качур. Боже! Это на каком из языков?! – с ужасом думает Настя. – Анастасия, к примеру, Чекалина – да сколько угодно. Анастасия Мамедова – терпимо. Даже Анастасия Пчёлкина, Перепёлкина, Бондаренко, Ионеску или даже Зильберштейн – тоже ничего для русского слуха. Но Анастасия Качур?!»

– Качур[57]– то чоловик каéчкы![58]– смеясь, объясняет ей Мыкола, двоюродный брат Игоря. Парень с широченным красным лицом, бесцветными глазами, волосами и бровями. На ярко-пылающей от дневного солнца и вечернего самогона коже – неприятная россыпь крупных веснушек. Как будто он стоял около большой грязной лужи, по которой мимо него на огромной скорости пронеслась машина. Он некрасивый, добрый и глуповатый. Он тоже Качур, хотя брат не по отцу, а по матери. У Нади есть сестра-близнец. Однояйцевый близнец. Но они не похожи, хотя у них абсолютно одинаковые крупные, вырубленные носы, неотличимо тонкие губы и овалы квадратных лиц под копирку. Но глаза Надиной сестры добрые. Покорно-смиренные. А Надины глаза всегда настороже, всегда хитрые, всегда готовые высмотреть, допросить, осудить и исполнить приговор. Ну, и Надя всегда с перманентом, всегда с перекисной головой, всегда в модной иностранной одежде. А Надина сестра – всегда в блеклом платке, заношенном, уже не модном Надином тряпье, да и то в таком, которое прилично и удобно носить «на сэли». «На сэлú», где все Качуры – «чоловикы качкы» – судя по всему, продукты инбридинга[59]череды и череды поколений.

И все эти украинские люди, сидящие за столом, бесцеремонно рассматривающие Настю Кузнецову и, ни капли не стесняясь, тут же обсуждающие её на своём не русском и не украинском наречии, должны стать ей вскоре родными? Взамен тех русских русских, русских поляков, русских греков, русских татар, русской мордвы, русских чувашей, русских немцев, русских сибиряков и русских евреев, которые не так давно все разом стали ей кто совсем мёртвым, а кто – окончательно иностранным? И она теперь тоже для них, для действительно родных, для огромной разветвлённой русской семьи – интеллигентов, рабочих и мещан Кузнецовых, земледельцев Батыревых, купцов Юшиных, конезаводчиков Поляковых, учёных Павловских, аристократов Юсуповых, – гражданка иностранной державы с «прокомпостированным» паспортом другого цвета? И за это именно она, Анастасия Кузнецова, внучка русской дворянки и русского шофёра Марбумкомбината, должна стать украинской Оксаной Качур? О боже, нет!!! Она, Настя, ни в чём не виновата, честное слово! «Простите, дорогая родная иностранная семья! Простите меня, иностранки, живая бабушка-шофёр и покойная «эта Павловская», я знаю, что ты меня любила, потому что я любила свою сестру, твою любимую внучку. Простите, заграничные питерская кузина Аня и постаревшие «ироды» дядя-геолог и тётя – «богема»! Простите, чёрт знает сколькоюродная бабка-тётка из мордовского села Шугурово и столько же юродный дядька-лесник из Забайкалья. Честное слово, если в этой деревеньке где-то на границе Винницкой и Хмельницкой областей и есть что-то родное, знакомое и близкое с детства мне, Насте Кузнецовой, так это вовсе не эти, похожие на стаю гусей, плотно собранные в своём «родовом» загоне качуры, а Шарик. Собака, принадлежащая бабе Марусе. Большая собака Шарик! Собаку вы мне простите, я знаю!»