Читать книгу "Целую, твой Франкенштейн. История одной любви - Дженет Уинтерсон"

– Изучение и запоминание структуры мозга – процесс небыстрый. Картирование мозга мыши занимает целую вечность. А уж если картируется человеческий мозг, то даже самый большой тупица выглядит, как Эйнштейн!

– Если бы восстановить существующий мозг, – задумчиво произношу я.

– Возможно, стоит попытаться оживить мозг, подвергнув его короткому воздействию сверхвысоких температур. Например, при помощи радиоизлучения.

– Засунуть мозг в микроволновку?

– Нет, конечно, ты получишь жареные мозги. Впрочем, для некоторых это деликатес. Сверхвысокочастотное излучение прогревает неравномерно. Вспомни, сколько раз тебе приходилось засовывать едва теплую пастушью запеканку обратно в микроволновку и ставить таймер еще на три минуты? Думаю, что проблему решит электромагнитизм. Мы пытаемся избежать формирования кристаллов льда во время размораживания мягких тканей. Ты же помнишь по визиту в «Alcor», что суть метода криоконсервации в сохранении тела при низких температурах без образования кристаллов льда. Именно лед наносит огромный и непоправимый ущерб тканям организма. Точно с такой же проблемой кристаллизации мы сталкиваемся и при размораживании тела. Если бы удалось решить эту проблему, мы бы совершили грандиозный прорыв в трансплантологии! Сколько сейчас сохраняется орган по пути от донора к реципиенту? Тридцать часов?

– Максимум тридцать шесть, – уточняю я.

– А если мы сообразим, как консервировать и размораживать донорские органы, тогда можно будет хранить их и брать по мере надобности. Лист ожидания на пересадку почек исчезнет!

– Все это замечательно и похвально. Однако на самом деле тебя заботит вовсе не пересадка почек, а пересадка головы!

– В твоих устах моя мечта превращается в фильм ужасов, – улыбается Виктор.

– Она и есть фильм ужасов.

– Задумайся: что такое смерть? Смерть – это отказ органов вследствие болезни, раны, травмы или старости. Биологическая смерть знаменует конец биологической жизни. Разве не этому тебя учили в медицинском университете? – Не дожидаясь ответа, Виктор продолжает: – Столетие назад манчестерские рабочие не дотягивали даже до пятидесяти, что очень огорчало твоих коллег. Тогда врачи стали работать над увеличением срока жизни. И теперь мы рассчитываем дожить до восьмидесяти, да еще в добром здравии. Но почему надо останавливаться?

– Ты говоришь совсем о другом: не о продлении жизни, а о победе над смертью, – возражаю я.

– Победа над смертью как раз и послужит продлению жизни, – смеется Виктор, выводя меня из равновесия своим вечным превосходством.

Ну почему мне так не нравятся его рассуждения? Почему они пугают? Смерть пугает.

– Как ни странно, мы гораздо спокойнее относимся к хирургическому вмешательству на этапе зарождения жизни, – говорит Виктор, словно прочитав мои мысли. – С 1983 года человеческие эмбрионы замораживают с глицерином и пропиленгликолем. Лучшие показатели выживаемости среди тех, что на двукхлеточной или четырехклеточной стадии развития. Никто не знает, сколько именно человеческих эмбрионов сейчас заморожено во всем мире; думаю, не меньше миллиона. А число детей, которые еще недавно были замороженными в жидком азоте зиготами, превышает десятки тысяч. Мы признаем, что научились помогать пробуждению жизни. Тогда чем плохо наше желание победить смерть?

– Криокосервация – довольно жесткий метод, – не уступаю я. – Надеюсь, замороженные в жидком азоте тела не вернутся к жизни. Иначе нас ждет настоящий кошмар.

– Согласен.

– И если ты прав, человечество скорее продлит жизнь с помощью сканирования и переноса сознания, чем воскрешая мертвых.

– Молодец, Рай! Выходит, кое-что из сказанного мной все-таки осело в твоей голове! Конечно, криоконсервация – лишь промежуточная технология, по крайней мере, если мы говорим о продлении жизни. Однако, если добиться обратимого замораживания органов, тогда криоконсервация станет доступнее, чем выращивание органов из стволовых клеток. Поэтому нужно продолжать исследования. Во всяком случае, если бы удалось вернуть к жизни мозг, это стало бы истинным чудом: как для воскресшей личности, так и для нас.

– А по-моему, идея оживления мозга просто чудовищна, особенно, учитывая, что он окажется без тела.

– Мозг может и не знать, что тела нет, – говорит Виктор. – Достаточно сымитировать его наличие. Между прочим, у многих людей нарушена связь между разумом и телом. Например, человек не узнает себя в зеркале: слишком толстый, слишком старый, слишком изменился. Ум часто существует как бы отдельно от своего хозяина. А в твоем случае, наоборот, восстановлена гармония между физической оболочкой и умозрительным восприятием себя. Разве плохо, если все смогут обрести то же самое?

– Ну, и какие исследования ты здесь проводишь? – Я тоже умею избегать трудных тем.

– У меня на очереди Бесси. – Виктор указывает рукой в сторону отрезанной головы овчарки.

За головой собаки, на морде которой застыло грустное выражение, виднеются резервуары с мозгами, вынутыми из черепных коробок. Некоторые соединены проводами с мониторами.

– Мы ищем синаптические ответы на импульсы.

– Получается?

– Да. Кое-что удалось, но мне этого недостаточно. Хочу попросить тебя о помощи.

– Я не смогу доставать тебе человеческие головы! Лучше обратись к своему другу с фермы.

Виктор обнимает меня за плечи и тихо произносит:

– Рай, как жаль, что ты мне не доверяешь.

– Как жаль, что я не могу тебе доверять, – признаюсь я.

Виктор отступает назад.

– У меня для тебя важное задание, – торжественно заявляет он.

Если он М, то я Джеймс Бонд?

– Я прошу тебя вернуться в «Alcor» и привезти оттуда голову.

Или он Саломея, а я Иоанн Креститель.

– Виктор, ты выжил из ума! – ледяным тоном говорю я.

– Ничего подобного. На данный момент выжил из ума тот, чью голову я прошу достать. А я хочу вернуть его ум в рабочее состояние!

– Скажи хотя бы, чья это голова… была…

Или он автор, а я персонаж?

«Бедлам», часть II

Капитан Уолтон ушел, и я остался в кабинете один. Спасенный капитаном мужчина спал возле огня. Вы возразите, что я не был в одиночестве, и формально окажетесь правы, однако учтите истинную суть дела. Незнакомец, чье размеренное дыхание я слышал, напоминал пришельца из другого времени или места. Отличие крылось не в одежде и не в речи, как я скоро выяснил, а в его полнейшей отрешенности. Капитан Уолтон предупредил меня, что несчастный одержим единственной мыслью, единственной целью, и эта пагубная страсть заслонила ему мир людей. Его душа подобна льдине в открытом море, вроде той, с которой страдальца спасли моряки. Он замкнулся в осколке самого себя.

Пламя освещало правильные черты лица незнакомца. Телосложение выдавало в нем натуру беспокойную и впечатлительную, человека, привычного к умственной деятельности, тяжелому труду, долгим путешествиям и скудному питанию. Сидя у огня, я никак не мог сосредоточиться на книге с сонетами (сегодня мои мысли были слишком далеки от поэзии). Тогда я вспомнил о бумагах, которые привез капитан Уолтон. Я устроился за столом и зажег вторую свечу, чтобы как следует рассмотреть содержимое мешка.