Читать книгу "Не ум.ru - Андрей Виноградов"

Нет, я ни разу не позавидовал прислуживающему мне лакею. Так раболепствовать я бы не смог ни за какие блага. Однако время от времени невольно уважал его за дар грамотного постижения правил жизни, в которую довелось явиться. И посмеивался, подвыпивший, сам над собой: «Вот оно – курьезное двуличие самовозвышения». Еще бы понять, о чем это.

51

Чужую семью, где я свой и гость, обычно в два счета утомляет нужда искать общие темы для непринужденного разговора. Мы вязнем в насмешливо недоброжелательном обсуждении телепрограмм и их ведущих. Но телевидение позорно однообразно, каналы уныло повторяют друг друга, степень убогости регулируется бюджетом, и только истеричный или саркастичный вопёж о правде, которая всегда на нашей стороне, повсюду равен по силе и непреклонности. Эдакий пропагандистский госстандарт. Словом, наш запал похваляться чуткостью обонятельных рецепторов иссякает излишне быстро. Слава богу, быстрее, чем запас нормативных эпитетов, обстановка категорически не располагает к вульгарности. Главного постановщика медийного шоу мы щадим, аккуратничаем на его счет. Делаем вид, что не по его прихоти нам недавно еще расцарапанный до крови мозг конопатят дерьмом и патокой. В зависимости от того, о чем речь. Но мозг от этой смеси не выздоравливает, наоборот – мертвеет, ему кровь важна, сахар с говном для него не пища – заплаты. Но.

Это очень важное место. «Но» в родном языке – сочинительный противительный союз. «Пишу с отвращением», я бы так пояснил. В чужом языке, японском, это жанр драматического искусства. А в чужом искусстве – кино, снятое Робером Лепажем. В моем же сознании «но» – граната на ниточке; порох хорошо бы подмокший на полке дуэльного пистолета; совсем незначительное уточнение: не у меня, у меня порох сухой; не подхожу… Кому? Куда? К чему? Это неважно.

«Неприменим».

«Неприспосабливаем».

«Неликвид».

«Истребить?»

«И то не досуг».

«Однако не обо мне речь».

«А чего вылез?»

«Так хочется же».

«Реже чеши».

«Ха-ха».

Итак, «но».

Во-первых, хозяин машин, домов и лакея в ливрее первому лицу известен. Именно так. Они не знакомы, но «известен» – это вам уже не «малоценка» какая-нибудь, не бросовый персонаж. Однажды, и это может случиться в любой день, мой друг может понадобиться и будет призван, потому что из неизвестных не выбирают. Список. Он лежал и лежит в основе всего. Разумеется, важно разместиться в правильном списке. Судя по пышущему изобилием достатку, мой «раз в год благодетель» залег в правильном. Во-вторых, электрики странные время от времени щиток проверяют. Всё время разные. В смысле, электрики. Однако все безошибочно сразу находят щиток, что для электриков просто невероятно.

– Это тоже… – многозначительно пошептал мой удачливый соученик, – важный знак, радостный. На кого попало, – подмигнул, – опытных электриков не растрачивают.

Все-таки позитивный он человек. Будь я на его месте, мышью бы кинулся к черному ходу и бегом в Шереметьево. Электрики, блин…

Когда привычные темы исчерпаны, я, благодарный за то, что позвали, побаловали, польстили, произношу магическое:

– А помнишь, друг, как мы с тобой…

Недолгий и скорее всего единственный миг, когда семья моего старого друга мне если не рада, то хотя бы признательна. Нечто подобное может произойти, если начинить хлопушку не привычной бумажной дребеденью, а восхищением. Пусть мимолетным. Хлопок! Ах! И всё. Закончили восхищаться. Вслед за этим под скромное покашливание и ободряющее похохатывание отца семейства я вспоминаю о какой-нибудь буйной проделке, беспокоясь лишь об одном: вдруг аудитория тоже смотрела этот фильм? Волнения, надо сказать, совершенно беспочвенны, у нас у всех в голове полный «киносалат».

Не понимал и по-прежнему не понимаю, какого черта я ему, моему стародавнему другу, надобен в его доме в… мой день рождения? Поди думает, что близость к простым людям, в моем случае к простым неудачникам, возвышает? Или семью таким макаром воспитывает? Если так, то метод выбран весьма необычный. А может быть, мстит семье за что-то одному ему ведомое? Или грех какой искупает? Да нет, в качестве епитимьи я не лучше горчичника на свежей ссадине.

52

Поздно вечером, когда дворовые алкаши щедры на добрые пожелания, а фонари скупы на свет, меня возвращают домой. Беззвездочный, отмеченный лишь хитрыми буквами, всякий год разный французский коньяк из автомобильного бара, предложенный мне «на дорожку», решительно прибавляет мне звездности. Вот такой парадокс. Будь я гостиницей, уже бы впал от количества пятиконечных на вывеске в передоз. А постояльцы – в кому от цен. На повторе мысленно произносимого слова «парадокс» я невежливо громко икаю. Это мой внутренний мир рвется наружу, ему во мне тесно. Водитель, однако, блестяще вышколен. Ему мой «кикс» прекрасно слышен, но он виду не подает. Даже обходится без мимолетного «косяка» в зеркальце. Я для него всего лишь деталь общего пейзажа сзади. Несущественная, имея в виду то, чем он занят. «Как-нибудь надо отдельно об этом подумать, – насмешливо наказываю себе, и это «как-нибудь» начинается сию же секунду. Но думается мне вяло. Куда сноровистее мысль о том, что порой здорово нагрянуть к деревенской родне, нагуляться до зеленых мух в глазах и свалить с чувством облегчения, не оставляющему место ни для расстройств, ни для сожалений. Потому что город чудовищно ревнив, а сопли по «корням» лютой ненавистью ненавидит. То есть совсем не в тему голова напряглась. А может, просто времени «разогнать» правильную мысль не хватило – домой прибыли.

Я продуманно нетороплив. Покидаю авто так, будто с головы до ног обернут мягким, стесняющим движения. Шофер, педант, уже попрощался со мной и, аккуратно прикрыв дверцу – остальное доделает умная техника, дверца взасос прильнет к своей раме, никакого хлопка, – вернулся за руль. Я подхожу к окну с его стороны и заговариваю. Вроде как «барин выпили чутка и желают общения». Машину я обхожу исключительно спереди, а то ведь и оглянуться не успеешь – улизнет, чурбан бесчувственный.

Водитель, хоть и лишен понятливости, как из пращи вылетает во внешний мир и слушает мою непритязательную болтовню вежливо, почтительно и с неприязнью, скрытой серой подфонарной невнятностью. Вежливость и почтение я вижу, неприязнь же чувствую. Не беда, за год все забудется. За год много чего может приключиться. Водилу, к примеру, уволят за какое-нибудь не водительское, чуждое этой профессии высказывание или, еще хуже, поступок. Скажем, слямзит купюр, ассигнованных на ремонт и горючку так жирно, что станет заметно. Новый же наймит за рулем примется перед мной выслуживаться. По незнанию, с кем, собственно, имеет дело. Бизнес моего друга может рухнуть. Не вдруг, но для него неожиданно. И тогда в этот день, как, наверное, и на его день рождения, мы станем собираться у меня на кухне. Втроем. Я, мой друг и мой хомяк. Нет, не так. Мой я, мой друг и мой хомяк. «Мой я» – это крайне важное определение. Оно призвано означать, что я буду самим собой. Не хочу кривить душой и приписывать себе неочевидное: я вряд ли сумею возвыситься до искреннего сочувствия разорившемуся. Даже если разорится друг. Не дай бог ему такой доли! Хотя бы потому, что меня с души будет воротить от фальшивого блеянья «Да ладно, старик, всё еще наладится…» Еще я стану стыдиться за «мое я» и прятать свой стыд за надежду, что это не весь я. А как вообще быть с «моим я», если я так или иначе буду вынужден мямлить и притворяться? Да пошли они оба. Пусть вдвоем квасят: друг и хомяк. Тем более, что в наших с другом отношениях навсегда останется незначительная недосказанность. Однажды я переспал с его женой. Под ее, что извиняет отчасти, настроение. Ну и по собственным, что усугубляет вину, беспринципности, безволию… Наверное, зависть тоже следовало бы упомянуть, хотя самобичевание мне не свойственно даже наедине с собой. Мой друг, конечно же, ни о чем не догадывается, его жена обстоятельно подтерла память, я же временами от безделья и прочих без… не прочь был бы повторить опыт, но понимаю, что даже Дед Мороз с таким планом не подсобит. Его щедроты совсем о другом. Иногда мне думается, что с этим, должно быть, трудно жить. Должно быть. Это не о Деде Морозе.