Читать книгу "Царственная блудница - Елена Арсеньева"

И воцарилась тишина всеобщего оцепенения...

А жаль, между прочим, что она не воцариласьнесколько раньше, потому что тогда все слышали бы звук пощечины, которой былнагражден Никита Афанасьевич, а также разговор, который состоялся между ним итой особою, которой он оказывал такие недвусмысленные знаки внимания.

– Вы ведете себя как последняя скотина,сударь! – прошипела оная особа. – Как вы смеете?! Вы сумасшедший?

– Да бросьте, мадемуазель, то естьмсье, – ухмыльнулся Бекетов, изо всех сил стараясь не выходить из принятойна себя роли и следовать установлениям Гембори. – Судя по отзывамзнатоков, подобные манеры вам весьма по вкусу.

– Мне по вкусу, когда со мной обращаются, какс драной козой? – взвизгнула мадемуазель де Бомон. – Точно, высумасшедший. И каких еще знатоков вы имеете в виду?!

– Да тех, кто прежде меня лазил к вам подюбку, – огрызнулся Бекетов, вконец замороченный тем, что происходило, аглавное, что все происходило как-то вовсе, воля ваша, не так.

– Ах вот оно что, – холодно протянула страннаяфранцуженка. – Ну, коли они дали вам такие инструкции, то должны былитакже предупредить, что за их точным исполнением воспоследует.

– А что? – простодушно спросил НикитаАфанасьевич.

– А вот что! – был ответ, а вслед за этимон получил ту самую пощечину – надо сказать, преизрядную, – от которой унего зазвенело в ушах, все смешалось в глазах, а сам он покачнулся.

Как-то раз, идя в рукопашную, НикитаАфанасьевич столкнулся с прусским гренадером под семь футов росту и не с одной,а словно бы с двумя косыми саженями в плечах. Гренадер вырвал у полковникаБекетова саблю, переломил через колено, а самого его ударил в подбородок.Конечно, Никита Афанасьевич был бы убит на месте, кабы именно в это мгновениеголову гренадеру не снесло пушечное ядро, которое очень удачно пролетело рядоми упало наземь, так и не разорвавшись. И Бекетову досталось лишь легкое касаниегренадерского кулака. Но мозготрясение было таким же, какое он испытал сейчас.Конечно, оно оказалось усугублено словами, сопровождавшими пощечину:

– Дуэль. Завтра же. На шпагах, на пистолетах –мне все равно.

– Меня сумасшедшим называете, а сами каковыже? – усмехнулся Бекетов. – Чтобы я шпагами мамзель пырял?! Для этогоу меня другое орудие есть. Задеру юбку, поставлю раком, poser б lacancer, – это выражение он употребил в вольном, ну очень вольном переводена французский! – да и засажу по самые...

Никита Афанасьевич и сам понять не мог, почемуэта странная мамзель производит на него такое воздействие, почему в ееприсутствии ему хочется вести себя как пьяному солдафону. Очевидно, потому чтов ней, оказывается, крылась причина всех неприятностей, которые постигли впоследнее время Бекетова с Афоней. Они подверглись шантажу именно из-за этоймамзели! Она была француженкой, она привезла этот проклятущий договор,неугодный Гембори!

Однако ответ на его грубость последовалнезамедлительно, и этим ответом была вторая пощечина, вполне достойная первойпо силе воздействия, а потом француженка ядовито произнесла:

– Если уж говорить об орудиях, то неведомо, ктоиз нас лучше вооружен!

После этих слов она обеими руками схватиласьза свои шелковые юбки и подняла их вместе с кринолином и батистово-кисейныминижними юбками – подняла всего на мгновение, но так высоко, что Бекетов успелувидеть все то, чего в свое время невзначай коснулась шаловливая рукафранцузского короля. Напомним: Лия де Бомон как порядочная женщина... или непорядочная, или не женщина... не носила панталон, а значит, Никита Афанасьевичимел возможность понять, что наименование «мсье» весьма подходило к этойстранной мамзели.

– Вот так! – с ненавистью проговорилмсье, опуская юбки. – И еще неизвестно, господин Бекетов, кто кого poser бla cancer!

И, печатая шаги, как если бы шел в ботфортах,а не в атласных туфлях на трехвершковых каблуках, он вышел из комнаты, оставивБекетова в полном потрясении.

Тем временем императрица, разгневанная, тяжелопереводящая дыхание, вдруг поймала чей-то пристальный взгляд, к ней обращенный.

Елизавета повернула голову и увидела высокогои превосходно сложенного человека, одетого в роскошный шелковый камзол и стольобтягивающие кюлоты, что у обладателя менее совершенных ног они смотрелись бынелепо. Камзол бы нежно-голубой, кюлоты нежно-золотистые. Виднелся лиловыйжилет с розовыми жемчужными пуговицами и очаровательное жабо цвета недозрелогоабрикоса. Все это вызывающее смешение, как ни странно, смотрелось великолепно,уживалось мирно, словно цветы в букете.

У незнакомца было белое, румяное, умелоприпудренное и ухоженное лицо мужчины, который знает о том, что он удивительнокрасив, который холит и лелеет свою красоту, как драгоценный дар. Однако,несмотря на все ухищрения, сразу становилось понятно, что первая молодость егоуже миновала.

Сколько ему? Лет пятьдесят? Да, около того.Видимо, в молодые годы был подлинный красавец. Можно представить, скольковремени он проводил перед зеркалом, этот Нарцисс!

Отведя глаза, Елизавета Петровна увидела рядомГембори. Ей хотелось скрыть свою неловкость, неприязнь к английскомупосланнику, в доме которого произошел такой скандал, поэтому она спросилапервое, что пришло в голову:

– Кто этот господин?

– Ну, это некий мистер Колумбус, –небрежно пожал плечами Гембори, – который прибыл с приватным поручением изЛондона. Он у нас нечто вроде курьера для особых поручений. Направляется в Париж.

Елизавета взглянула на Колумбуса, который ужеотвел от нее глаза и разговаривал с одним из советников посольства.

Императрица чуть нахмурилась. Что-то знакомоемелькнуло в облике, в посадке головы, в выражении необыкновенно красивых черныхглаз. У него были тяжелые верхние веки, и это придавало безусловномужественному лицу томное выражение. Веки напоминали голубиные крылья.

Он и ворковал, точно голубь...

«И верно, я уже встречала его раньше!»

Елизавета Петровна насторожилась.

Ничего, ровно ничего опасного не было в этомчрезмерно улыбчивом, немолодом записном волоките (у императрицы был опытныйвзгляд, и она, сама большая любительница любовных приключений, подобного рыбакавидела издалека!), однако словно бы отзвук какого-то давнего страха прошумел заспиной и заставил вздрогнуть безупречные белоснежные плечи императрицы.