Читать книгу "Сестры озерных вод - Олли Вингет"

— Сестрица?

Фекла всем телом подалась на ее зов, сморщилась, словно попыталась вспомнить что-то, но лицо тут же разгладилось, губы дернулись и растянулись в улыбке.

— Феклушка? — Стешка боялась поверить в то, что видит, но сердце ее уже трепетало от радости. — Фекла!

Бросилась к сестре, обняла ее за плечи, обвила руками, прижалась щекой к щеке, омывая их слезами.

— Сестричка моя, милая… — шептала она, не в силах оторваться от Феклы. — Вот же радость! Вот же счастье! Лес тебя вернул! Услышал молитвы!

Фекла продолжала стоять, она позволила обнимать себя, но сама не отвечала на объятия, только Стешка этого и не заметила. Как умеют лишь чистые души, она вся отдалась счастью.

— Ты голодная, наверное? — трещала она, увлекая сестру по коридору к общей комнате. — Пойдем, пойдем, милая, хлеба уж я найду… и молока! Хочешь молока?

Они вошли в горницу, сухие веточки, раскиданные Аксиньей, затрещали под их ногами.

— Ох и беспорядок тут! — засмеялась Стешка серебряным колокольчиком. — Ничего, расставим по местам, ты садись! Садись, милая! Я сейчас!

И принялась хвататься то за одно, то за другое, причитая, смеясь и плача. Но Фекла не смотрела на нее. Она медленно обошла комнату — ни одна половица не заскрипела под ее босыми ступнями, — подняла с пола веточку медуницы, поморщилась, отбросила прочь, вытерла ладонь о подол. Подошла к столу, опустила палец в черную жижу, натекшую с брата, попробовала на вкус, улыбнулась чему-то, заглянула под стол, провела рукой по верхней полке, заставленной снадобьями. Искомое Фекла нашла лежащим на крае скамьи.

Старый серп влажно блестел в отсветах свечей, которые успела зажечь Стешка. Стоило фарфоровой ручке Феклы прикоснуться к нему, каждый фитилек в комнате вздрогнул и потух. Воцарилась тьма.

— Ой… — испуганно охнула Стешка.

Увлеченная уборкой, оглушенная счастьем, она мигом ослепла, стоило свету погаснуть. Осталась лишь тень, что скользнула к ней от скамьи, лишь оголенное лезвие серпа, сверкнувшее рядом, лишь влажный блеск мертвых глаз, лишь ослепительная боль и холод пола, на который Стешка рухнула за мгновение до того, как соленое озеро сомкнулось над ее головой и утащило ее на самое дно.

— Тихо-тихо, — убаюкивающе прошептала Фекла, опуская ладонь на мягкую макушку сестры. — Время пришло большой крови, чистой твоей душе нечего видеть, нечего страдать. Рухнули все оковы. Живая кровь затопит лес, и придет вода мертвая. Ш-ш-ш-ш-ш-ш…

Стешка дернулась в последний раз, горячая кровь из рассеченного горла залила пол. Фекла укутала напившийся родовой жизнью серп в подол и пошла к порогу. Долгие годы ее заточения канули в небытие. Долгие годы тоски по свободе и мщению. Долгие годы жизни без жизни. Долгие годы старых законов, которым сегодня пришел конец.

Фекла устала ждать и почти перестала верить, но этой ночью болото обрело Хозяина.

Слава той, что нарушила ход вещей! Слава той, что предала свой род! Слава ей и смерть!

Фекла спустилась с крыльца. Босые ноги защекотала пыль. Ничто больше не держало ее в доме, никто больше не был ей указом. Фекла захохотала, втянула живой запах ночи и бросилась в лес.

СИЛА МАТУШКИ

ПОЛЯША

Сестры летели строгим клином. Три белых облачка по правое черное крыло, три — по левое. Тихие, легкие, невесомые — пушинки, что пускает по ветру разогретый июльским жаром тополь. Поляша чувствовала их внимательные взгляды, слышала, как шелестят перья на ветру. Достаточно было наклонить в сторону тонкую смоляную шею, чтобы они мягко ушли, снижаясь. А можно было, напротив, устремиться ввысь, и они последовали бы за ней, и не остановились бы, пока солнце не сожгло бы их, обращая в пепел.

Поля смутно помнила историю человека, который так мечтал о небе, что взлетел, но тут же потерял голову в погоне за высотой и разбился. Смешная сказка пыталась рассказать о чем-то важном, скрывала смысл между строк. Когда-то Поле нравилось видеть то, что прячется от первого взгляда, теперь она вообще не доверяла зрению, одно лишь сердце, чутко различающее ложь в правде, а главное — правду во лжи, оставалось ей опорой.

Это раньше славная девочка с необычным именем Пелагея зарывалась в толстые книги, пряталась от мира, мучала сердце смутным предчувствием чудес. А теперь она сама стала чудом. Чудом в перьях, как горько смеялась она, ведя нескончаемые разговоры сама с собой. С кем еще говорить, если сестры твои — лебедицы, а ты — главная среди них, к тому же черная как смоль?

Да и нет времени для разговоров, когда новое время стучится в дверь, а старое издыхает на пороге. Лес засыпал. Кружа над ним, Поляша видела это все четче, верила в это все крепче. Не ко времени жухла листва, опадала хвоя, пахло сыростью и стоялой водой. Все меньше зверья бродило по тропам, кто-то тонул в трясине, кто-то умирал от голода, кто-то спешил унести лапы, но куда? Чем дальше от чащи, тем ближе к человеку. И снова смерть. Только смерть. Гниль и вонь.

Некому защитить лес — дремучий, вековой, полный тайн, живущий по своим законам. Умер Батюшка, нет того сына, что заменит его. Скоро-скоро рухнут старые правила. Скоро угаснет последний огонек лесного рода.

Поляша почувствовала, как топорщатся перья от чистого, исконно человеческого предвкушения. Слишком долго она ждала этого! Нити семьи, в которой так мучительно жилось ей, натянулись до предела. На одной лишь злобе сумасшедшей старухи держатся они. Но ничто не вечно, даже Матушка способна оступиться, рухнуть наземь, подкошенная чужой силой — одним ударом мощного крыла, цепкой хваткой женских пальцев. Хрустнут под ладонью косточки, булькнет в горле, закатятся прозрачные глаза. И лес уснет, осиротелый, уступая место тому, кто пробудится на дне озера.

От мыслей об этом по телу, скрытому смоляными перьями, стройному женскому телу, пробежала волна нестерпимого жара.

Мало чего на свете можно желать сильнее, чем обнять любимого мужчину. Поляша и сама так думала в той, другой жизни, когда ездила по кругу на скрипучем автобусе, безвольно рассматривая мир за окном. Руки ее, ноги ее, впалый живот и острые бедра, тяжелая голова, синяки на предплечьях — вот что она оставляла, мыслями убегая прочь. Туда, где ее любили бы. Туда, где ее называли бы красавицей, где гладили по голове и шептали: «Полечка, Поляша, Полинушка». В мир грез, в мир, которого не было.

Тяжелое имя Пелагея она не любила. Большего, чем нежное прикосновение любящей руки, не желала. А когда пришел он, сильный и теплый, с мудрыми глазами и спокойным голосом, то все сложилось в неделимую картину.

— Как зовут тебя? — Прикоснулся к щеке, скользнул по шее, опустил руку на плечо.

— Пелагея. — Имя царапало горло.

— Не нравится? — тут же догадался он. — А как хочешь?

— Поляша… — Застеснялась своей робости, поглядела на него, залилась жаром смущения.

— Будешь Поляшей.