Читать книгу "Царь - Валерий Есенков"

Вновь учиняется розыск. Строительством крепости ведает английский инженер Хэмфри Локк, поскольку Иоанн вознамерился возвести в Вологде нечто ещё небывалое на Русской земле, дух преобразователя присутствует в каждом его начинании и то и дело выталкивает его из устарелых привычек и форм бытия. Возможно, этот Хэмфри Локк просто-напросто плохой инженер, что нередко приключается с жадными до даровых, но непременно бешеных денег пришельцами с Запада. Скорее всего он неспособен понять замысловатый русский характер, тогда как замысловатый русский характер тотчас смекает, что англичанин неизвестно какой инженер, он несомненный лопух. Сам собой заводится тот всем известный неистребимый русский порядок, когда все работают, даже не без старанья на вид, однако делают мало, зато все воруют, воруют много и столько, сколько каждый может украсть. Естественно, несравненно больше других воруют начальники, артельные старосты и поставщики. Не менее естественно то, что рядовые строители, большей частью пришлые люди из московских уездов и земщины, оставляются без куска хлеба, голодают и не всегда способны стараться даже для вида. Нечего говорить, что уличённые в воровстве без промедления поступают в застенки, поскольку Иоанн ещё больше заговорщиков не любит воров. Возможно, в качестве вразумления им достало бы пыток и батогов, без которых никакое вразумление не доходит до нужного места, однако кровь уже пролилась, и пролилась широко, а «судебником» даже волостным старостам дозволяется карать смертью за татьбу и разбой, и уже не может не представляться в свете закона и практики, что ещё вернее пыток и батогов вразумляет молниеносное отсечение головы, стало быть, вновь покаянно скрипит перо Иоанна: князь Пётр Кропоткин, Третяк Кожара и его человек Тимофей, повар Василий, помясы Фёдор, плотник Неупокой, плотники же Данила и Михаил, балахонец Ананя, земские нижегородцы Иван и Третяк Сидоровы, Данила Айгустов, переславин Иван Татьянин, упокой, Господи, их грешные души.

Глава седьмая
КРУШЕНИЕ НАДЕЖД

А вологодская крепость нужна позарез. Непредвиденным доказательством этой необходимости на Иоанна леденящим градом сыплются страшные беды, способные, каждая по отдельности, тем более соединившись во времени между собой, сокрушить Московское царство.

Первая беспощадная весть намётом скачет из Крыма и наконец в северной Вологде настигает его. Слабому султану Селиму очень хочется идти след в след с победоносным отцом Сулейманом Великим, вечная драма малодаровитых детей, его беспрестанно подзуживают астраханские беженцы и слабые в бою, однако опытные в интригах литовцы. Один крымский хан из понятного страха за свои будущие доходы усердно отговаривает его, довольно правдоподобно расписывая тяготы большого похода по южным русским степям. Селим, как и положено малодаровитому отпрыску, долго колеблется и всё же весной 1569 года направляет в Кафу свой гребной флот, которым две с половиной тысячи закованных в цепи гребцов переправляют около пятнадцати тысяч лёгкой турецкой конницы, около двух тысяч регулярной пехоты, насильственно набранной большей частью среди порабощённых греков и волохов, и тяжёлые осадные пушки. Касим, здешний паша, получает повеление со всем этим войском двинуться к Переволоке, соединить в этом месте Дон и Волгу судоходным каналом, стало быть, Азовское море с Каспийским, подступить к Астрахани и взять её скорым приступом или рядом с ней соорудить турецкую крепость и зимовать в ней в ожидании подкреплений. Тем же повелением султана Девлет-Гирей должен выступить с конной ордой на помощь Касиму.

Иоанн лишён возможности постоянно держать большие силы в Астрахани, на Переволоке, тем более на Дону, поскольку в его распоряжении по-прежнему главным образом ополчение служилых людей, которое ему так и не удалось заменить регулярной пехотой, а ополчение через два, через три месяца необходимо распускать по домам, чтобы передохнуть, подкормиться и ещё на месяц-другой запастись кормом из своих закромов. В степях у московского царя и великого князя только сторожи да станицы служилых казаков, которые с непомерной охотой пускаются в любой разбой и грабёж, однако до того малочисленны, что неспособны сразиться с серьёзным противником в открытом бою. При одном виде противника они везде отступают, несмотря и на то, что турецкое войско растягивается в степи, часто надолго задерживается на мелях и волоках и может быть без большого труда разгромлено по частям. В числе турецких гребцов оказывается Семён Мальцев, московский посол, схваченный ногаями и по обычаю кочевых народов проданный в рабство. Позднее он так опишет этот странный поход:

«Каких бед и скорбей не потерпел я от Кафы до Переволоки. Жизнь свою на каторге мучил, а государское имя возносил выше великого государя Константина. Шли суда до Переволоки пять недель, шли турки с великим страхом и живот свой отчаяли; которые были янычары из христиан, греки и во лохи, дивились, что государевых людей и казаков на Дону не было; если бы такими реками турки ходили по фряжской и венгерской земле, то все были бы побиты, хотя бы казаков было 2000, и они бы нас руками побрали: такие на Дону природные укрепления для засад и мели...»

Приблизительно те же подробности продвижения турецкого войска передаёт в своих тайных грамотах добросовестный наблюдатель Афанасий Нагой, что в сотый, в тысячный раз убеждает царя и великого князя, что для правильной обороны Московского царства с его обширными, со всех сторон настежь раскрытыми рубежами необходима регулярная армия, которой он не может создать, не потому что не понимает необходимости или не желает из глупой прихоти оголтелого самодержца, а по отсутствию средств в его царской казне и по упрямому сопротивлению бестолковых витязей удельных времён, которые только и навострились, что саблей махать, да по милости сребролюбивых монахов, не желающих поступиться хотя бы частью накопленных, праздно схороненных по подвалам сокровищ. Будь у него регулярная армия, подготовленные, дисциплинированные полки твёрдо стояли бы в разумно выбранных, заранее отведённых местах и в самом начале движения, используя преимущества местности, уничтожили бы пришельцев уже на первых переходах непрошеного нашествия. Теперь же, как и всегда, потеряно драгоценное время, Астрахань может пасть со дня на день, казанские татары изменят наверняка, Казань будет осаждена и, может быть, даже потеряна по слабости гарнизона и ненадёжности большей части воевод, за опалу почитающих службу в этакой дали. Стрясись такое несчастье, любое выступление от литовских украйн поставит его в положение безвыходное, безысходное. Того гляди в самом деле придётся бежать к явно негостеприимной королеве Елизавете, что оскорбит в нём достоинство человека и втопчет в грязь достоинство царя и великого князя, которым он так дорожит. Если разобраться, ему даже некого послать против турок, все набольшие воеводы так или иначе повинны в измене, в медлительности, в неумении воевать, в откровенном нежелании с буквальной точностью исполнять его повеления. И кого же он вынужден выбрать? Петра Серебряного-Оболенского, который загубил прикрытие под Копием, бросил на произвол судьбы своих служилых людей и ускакал, чуть ли не один-одинёшенек, в Полоцк! А лучше, надёжнее этого храбреца и нет у него никого.

Пока Пётр Серебряный-Оболенский скачет, значительно медленнее, чем из-под Копия, в Нижний Новгород и сзывает нижегородское ополчение, вновь уходит в песок бесценное время. Нисколько не полагаясь на своего некстати прыткого воеводу, Иоанн спешно гонит посольство с большими дарами и предложением мира к Касиму, на что Касим отвечает по-татарски своеобразно: дары принимает, прищёлкивая от удовольствия языком, в течение трёх дней угощает и чествует московских послов, а на четвёртый бросает их в тюремную яму — обычная участь московских послов у агарян.