Читать книгу "Глобальные шахматы. Русская партия - Алексей Пушков"

Иракская нефть также не была, по моему убеждению, главной причиной войны. Безусловно, и сам Буш-младший, и Чейни, и помощница Буша-младшего по национальной безопасности К. Райс, и ряд других фигур в администрации Буша хотели бы наложить лапу на иракскую нефть. «Ближний Восток, обладающий двумя третями мировых запасов нефти и возможностями добычи с минимально возможными затратами, по-прежнему является самым желанным призом», — заявлял Дик Чейни. Но нефтяной фактор был частью лишь общего фона американской агрессии — в том смысле, что США в принципе лучше иметь дело со странами, обладающими крупными запасами, в качестве политических союзников, а не противников, которым, конечно же, был Саддам Хусейн. Но просто присвоить себе иракскую нефть, отняв ее у иракского государства после свержения Хусейна, США никак не могли. Развитие событий полностью подтвердило это.

Новое правительство Ирака установило жесткий контроль над нефтяными доходами, деньги от экспорта нефти поступают в бюджет страны, а по закону, как и прежде, нефть принадлежит государству. Более того: новое иракское правительство провело прозрачные тендеры на добычу нефти иностранными компаниями. В результате право на добычу получили лишь 2 компании из США — «Оксидентал» и «Эксон», а также 2 российские, 2 китайские, 3 британские, 3 малазийские компании и по одной из ряда других стран. И затевать ради этого войну было совершенно бессмысленно. Для США важно, чтобы крупная нефтяная страна на Ближнем Востоке была лояльна к их интересам, но прямой и безусловной выгоды от доступа к иракской нефти, которая могла бы оправдать длительную, кровопролитную и дорогостоящую войну, обошедшуюся США более чем в 1,7 трлн долларов, США от иракской нефти не получили и получить не могли.

Перед началом войны в США ссылались также на то, что Ирак представлял угрозу для Израиля. Этот фактор называют одной из причин войны. Действительно, Саддам Хусейн выступал с воинственными заявлениями в адрес Израиля и периодически обстреливал его территорию ракетами СКАД. Но все обстрелы свелись к незначительным разрушениям, обошлось без жертв. Ни разу ракета не попала в поселок или в город. Не думаю, что Саддам Хусейн ставил такую задачу. Скорее, ему важно было показать, что Багдад имеет такую возможность. Это была демонстрационная политика, не ставившая перед собой каких-либо военных задач. Конечно, это тревожило руководство Израиля и могло оказать определенное влияние на администрацию Буша, которая воспринимала защиту Израиля как одну из своих приоритетных задач. Но все же само по себе это не было достаточным для начала войны: Израилю гораздо больше угрожали ракетные обстрелы с территории Ливана, но по этой причине США не захватили Ливан.

Но все же не было того, что в США называют «smoking gun» — «дымящегося пистолета» (эффекта, когда выстрелил человек — и его поймали с дымящимся пистолетом в руках), указывающего на конкретную и масштабную угрозу со стороны Ирака. Саддам Хусейн не дал ни одного подтверждения того, что у него в руке дымящийся пистолет. Да, он угрожал Соединенным Штатам, но угрожал лишь решительным ответом на их возможную агрессию — мол, американская армия будет похоронена в Месопотамской пустыне, но это было не более чем бравадой.

Идеологическое обоснование — убеждение, будто США хотели «распространить демократию» на весь Ближний Восток и решили начать с Ирака, — не выдерживает критики. Когда администрация Буша говорила, что с падением Хусейна и демократизацией Ирака произойдет демократизация всего региона, то это был лишь способ оправдать войну. Можно допустить, что среди наиболее фанатичных идеологов «либерального интервенционизма» были также те, кто действительно верил в эту химеру: степень идеологизации американской внешней политики гораздо выше, чем принято считать. Но для ультра-циничных деятелей типа вице-президента Чейни или министра обороны Рамсфельда, как и для озабоченных гегемонией неоконсерваторов, это была не более чем пропагандистская болтовня.

Так чем же была вызвана агрессия США против Ирака, если очевидных рациональных оснований, пусть даже цинично рациональных, у нее не было?

Единственная подлинная и глубинная причина агрессии США против Ирака (помимо, разумеется, огромных прибылей военных концернов и поставщиков армии США) состояла в их геополитических интересах. Американская экспансия, как ненасытный Молох, требовала новых жертв — теперь на Ближнем и Среднем Востоке. В качестве такой жертвы был избран Ирак, с которым в начале 1990-х воевал еще отец Буша-младшего. Выбран в силу того, что Саддам Хусейн был независим от США и не вписывался в «новый американский век». Позже такая же судьба постигла ливийского лидера Муамара Каддафи, а затем США попытались — чужими руками — осуществить тот же сценарий в отношении Башара Асада в Сирии, но уже с другим результатом.

Ирак же должен был показать всему миру мощь и решительность США не остановиться ни перед чем ради установления своего миропорядка. И для начала переформатировать Средний Восток. В этом и было высшее рациональное начало агрессии США против Ирака. Фактически в глобальном плане была поставлена задача «бесперебойного обеспечения» нарастающей американской экспансии. И в этом была определенная логика, даже сверхзадача. Идеологически ее обеспечивали американские неоконсерваторы, и практически воплощала в жизнь администрация Буша. Через войну в Ираке правящая элита США сделала заявку на безоговорочную американскую гегемонию в современном мире. Быстрая военная победа, казалось, подтвердила эту заявку. Через два месяца после начала войны, 1 мая 2003 года, президент Буш на борту авианосца «Авраам Линкольн», в военной форме, которую он никогда не носил, поскольку не служил в армии США, провозгласил победу, выступая под огромным транспарантом, на котором было начертано: «Миссия выполнена».

Это позже, через 2–3 года, в США осознали: военная победа в Ираке обернулась политической катастрофой. Но тогда, в 2003-м, Америка торжествовала, отмечая, не зная того, свою пиррову победу. Тогда чувство всемогущества переполняло американскую правящую элиту. Эта элита не предполагала возвращения на мировую арену России в качестве полноценного игрока. Она была готова видеть лишь подчиненную Соединенным Штатам Россию, которая была бы в положении, скажем, Италии или Японии. При этом США не брали на себя никакую ответственность за развитие России до уровня Италии или Японии. США согласились на включение России в «Большую восьмерку», но на правах младшего партнера при соблюдении написанных ими глобальных правил игры. Вот что нам было предложено, причем без включения России в западную систему безопасности. Вопрос о приеме России в НАТО обсуждался сначала в середине, а затем в конце 1990-х, когда с этой идеей выступил Тони Блэр, но на деле это было невозможно: Россия не вписывалась в альянс, где роль безусловного лидера играют США и где нет ни одной равной им по мощи ядерной державы. А вопрос о вступлении России в ЕС даже не обсуждался. «Не при нашей жизни», — сказал мне как-то председатель Еврокомиссии Романо Проди.

Таким образом, в 1-й декаде 2000-х Россия с ее постепенно восстанавливающейся мощью (несравнимой с советской, но все же выводящей ее на одну из ведущих ролей в мировой политике), переживающая экономический бум и преодолевающая кризис национального самосознания, столкнулась с западным альянсом, находившимся на пике экспансии и триумфализма. Что могло из этого получиться? Лишь то, что давно откладывалось: неизбежное столкновение частично восстановившегося российского самосознания и американского чувства тотального превосходства. Вопрос был только в том, когда и по какому поводу этот назревший конфликт выйдет наружу.