Читать книгу "Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин"

Разгром 3-й армии ген. Р. Д. Радко-Дмитриева под Горлицей и начавшийся отход Юго-Западного фронта на восток вызвали немедленную реакцию в тылу, тем более яростную, что такого поворота никто не ожидал. А тех, кто понимал настоящее положение, раньше просто не слушали, так как официальная печать заверяла население, что все хорошо, а окончание войны затянулось ненадолго. В русском тылу немедленно поднялась волна требований ухудшить положение австро-германских военнопленных. Великая княгиня Елизавета Федоровна 30 апреля 1915 года передала императору Николаю II просьбу не отправлять больше пленных в Москву, так как восемнадцать госпиталей заняты пленными и лишь три — русскими ранеными. Сестра императрицы писала: «То, что пленных содержат здесь в самых лучших зданиях, принадлежащих военным, вызывает весьма враждебное отношение… Люди приходят в ярость, когда видят, что их прекрасные здания используются под военные госпитали».[140] Прошло немногим больше недели после 19 апреля — начала Горлицкого прорыва. Как раз дошли сведения о поражении, и они были осознаны в тылу.

Дело в том, что верховная власть Российской империи потребовала ухудшить положение неприятельских военнопленных за полгода до Горлицкого прорыва. Уже 23 октября 1914 года из Петрограда в тыловые округа пошла телеграмма, где отмечалось, что в тылу к пленным врагам, особенно к офицерам, проявляется всяческое сочувствие и ослаблен контроль за ними. Телеграмма сообщала местной администрации, что «…оказание разного рода послаблений и снисхождений немецким и австрийским военнопленным офицерам является явной несправедливостью в отношении наших офицеров, которые в Германии претерпевают разного рода лишения, размещены тесным казарменным порядком и живут под весьма строгим, если не сказать более, режимом».[141] Разумеется, в России не торопятся выполнять высшие предписания. Извечная бюрократическая привычка, вызванная к жизни российским опытом: не торопись исполнять распоряжение начальства, так как завтра оно может быть отменено. Выше показано, что затягивание исполнения шло несколько месяцев, прежде чем его пришлось проводить в срочном порядке в связи с ухудшением ситуации на фронте.

То есть спустя две недели после принятия Положения о военнопленных встала необходимость ужесточения их содержания. Непосредственной причиной стала реализация принципа талиона — «око за око, зуб за зуб». Плохое содержание русских пленных в Германии и Австро-Венгрии и ответ в России. Правда, в России он растянулся, но зато затем реализовывался в короткие сроки, что, конечно же, вызвало массу эксцессов, так как спешка под давлением общественности — не самая лучшая обстановка для спокойной, вдумчивой работы. Теперь уже «отвечали» немцы и австрийцы.

Австро-германских пленных, как правило, размещали в Московском, Казанском, Омском и Туркестанском военных округах — Европейской России, Западной Сибири и Туркестане по национальному критерию. Все вопросы, связанные с содержанием в Российской империи военнопленных, находились в ведении Справочного бюро о военнопленных при Главном управлении Российского общества Красного Креста, состоящего из Центрального справочного бюро в Петрограде и справочных бюро в регионах. В центре страны масса пленных находилась в Московском промышленном районе. Регионами размещения беженцев, интернированных и военнопленных в Центральном Поволжье, стали Казанская и Саратовская губернии.

Всего к 1917 году на территории России находилось более двух миллионов военнопленных. В том числе: почти 500 000 венгров, около 450 000 австрийцев, примерно 250 000 чехов и словаков, более 200 000 югославян, 190 000 немцев, а также турки, итальянцы, галицийские украинцы, поляки, болгары и другие народности неприятельских держав. На 1 января 1917 года в Московском военном округе насчитывалось 521 000 пленных, в Казанском — 285 000, Омском—199 000.[142]

Как уже было сказано, военнопленные почти с самого начала войны послужили резервуаром дешевой рабочей силы, тем более привлекательной, что их правовой статус был наиболее низким, и тем более необходимой, что каждый новый призыв все больше и больше оголял народное хозяйство любой из воюющих стран. То обстоятельство, что международное право разрешало использование труда военнопленных, позволило приступить к эксплуатации данной правовой нормы немедленно. В итоге «…самое могущественное влияние на изменение взгляда на военнопленного, как на обезоруженного воина-профессионала, подлежащего содержанию в условиях военного быта, оказало значение экономического фактора в минувшей мировой войне… широкое использование всеми воевавшими государствами военнопленных в качестве рабочей силы является самой существенной особенностью военного плена минувшей мировой войны».[143] Это стало характерной новинкой. Например, в период Русско-японской войны 1904–1905 гг. пленные просто находились в концентрационных лагерях.

Не странно, что многие солдаты (для Восточного фронта — австрийцы и русские) первоначально рассматривали плен как некий «отдых», как возможность избежать гибели. Однако привлечение военнопленных к труду в массовом порядке показало, что «отдохнуть» не удастся. И понятно, что эксплуатация пленных носила мощный характер, так как в первую голову жалеть их было ни к чему. А помимо того, облегчать положение неприятельских пленных в сравнении с собственным населением, переносящим тяготы военного времени, это глупо и неправильно.

Сразу же приведем нашу точку зрения, обозначив авторские приоритеты. Когда многочисленные источники сетуют на тяжесть трудовой повинности в плену, то можно отметить, что на фронте тем, кто не сдался, было еще хуже. Помимо ежедневных окопных работ, также изнурительных и тяжелых, солдат ежеминутно мог погибнуть от вражеской пули. Так же, как в плену над людьми издевалась охрана, в окопах можно было подвергнуться дисциплинарному взысканию со стороны офицерского состава. Пленные же по крайней мере были избавлены от военной гибели, так как непосредственно во фронтовой зоне (то есть под своими же снарядами) работали около десяти, много — пятнадцати процентов всех работающих пленных. Пример таких пленных дает пилот бомбардировщика «Илья Муромец» в боевом вылете 29 августа 1916 года в район Галича и Бржезан: «Обычно при нашем приближении все живое разбегается и прячется. А тут вдруг видим — масса народа роет окопы третьей линии и не только не бежит, а, по-видимому, даже вылезла из окопов. Кучки увеличились. Побежало несколько отдельных точек. И это при первом и при втором пролете. С грустью решили, что это, очевидно, работают наши пленные, и бедняги, наверно, приветствовали нас, свободных. Бежали же или наиболее робкие, или конвоировавший ландштурм. К счастью, быстро сообразив, не обстреляли их из пулемета».[144]