Читать книгу "Мое особое мнение. Записки главного редактора «Эхо Москвы» - Алексей Венедиктов"

Я читаю стенограммы Совета безопасности ООН, в которых приводятся доклады спецслужб – разных спецслужб, а не вырезки из прессы. Это доклады с конкретными датами, названиями, местами, диаметром и глубиной воронки, химическим анализом и т. д. И, на мой взгляд, то, что в данном случае заявляют оппоненты Асада, достаточно убедительно. Но для этого надо читать это все, а не только прессу.

А у нас говорят только о том, что мы бедные и несчастные. Еще в 2007 году во время истории с Бронзовым солдатом в Таллине у меня было полное ощущение, что бедная Россия подверглась нападению огромной кровавой Эстонии, которая со всей своей военной мощью нависла над нашей страной. Это просто позорище. Получается, что моя страна настолько слаба, что ей угрожает даже Эстония. Вы хоть на секунду понимаете, что говорите?! Вы говорите, что Россия слабая, бедная, несчастная, а вокруг нас великие Украина, Грузия, Эстония и Латвия. Хотя на самом деле все с точностью до наоборот. Это они трясутся от страха и боятся нас. Я был в Таллине, и вопрос у эстонцев стоит даже не в том, как русские нападут на их маленькую страну, какими силами, а в том, когда это произойдет. Такое представление о России в Эстонии, безусловно, тоже является пропагандой.

Пропаганда – это профессия. Но чем журналист отличается от пропагандиста? Журналист не обязан думать о последствиях того, что он скажет. Он должен узнавать факты и о них рассказывать своим читателям/слушателям/телезрителям. А пропагандист подтягивает факты под нужную ему задачу. Ему важен только результат. Например, нужно, чтобы все возненавидели Люксембург. И специально находятся факты, что люксембургские коровы дают меньше молока или некачественное молоко. И это может быть правдой, но не всей. Истории из западной прессы обсуждают обычно люди, которые не читают ни на одном иностранном языке и знают западную прессу по передачам Владимира Соловьева. Если вы сами владеете иностранным языком, то заходите на сайты западных СМИ и читайте сами. Интернет есть сейчас практически у всех, не пользуйтесь пересказами. Пересказы – это либо неправда, либо полуправда, потому что любой пересказ – сознательное или несознательное искажение истины.

Общая ситуация ухудшения вокруг страны неизбежно приводит к тому, что люди занимают оборонительную позицию – те, которые нормальные. А те, которые не совсем нормальные, переходят из оборонительной позиции в агрессивную. И их все больше.

С другой стороны, власть, конечно, очень сильно напрягает «эффект навального» – с маленькой буквы, потому что там теперь не только Навальный, но и Удальцов. В политической зоне возникли неконтролируемые лидеры с неконтролируемыми стратами внутри аудитории.

Режим Путина всегда позиционировал себя как режим умеренный, хоть и с уклоном в консерватизм и империализм. И вдруг у вас радикалы вокруг Навального, радикалы вокруг условного Удальцова, мракобесные радикалы вокруг условной Поклонской. То есть появились шипы, и от этого тоже возникает нервная почва, как говорила моя бабушка.

* * *

Интернет изменил журналистику гораздо сильнее, чем любые формы государственной цензуры, – пальму читательских симпатий и внимания перехватили блоггеры. Тот же Олег Кашин пишет у себя в блоге, и у него 30 тысяч лайков – те же 30 тысяч лайков соберет его колонка в газете «Ведомости». Есть вообще анонимные блоггеры, мы не знаем, кто этот человек, а он пишет колонки. Сегодня коллеги – это кто? Установить невозможно. А вместе с «сегментированием» аудитории по предпочитаемым авторам и темам происходит и сегментирование СМИ по целевым аудиториям. Поэтому редакционная политика должна быть внятной для журналистов этой конкретной редакции и слушателей этой конкретной радиостанции. Какая разница зрителю канала ТНТ, какая у меня редакционная политика, что он вообще должен про меня знать? Да ничего не должен.

При этом в России нет СМИ, которые можно было бы назвать современными. Мы проспали вторую цифровую революцию. Современное профессиональное медиа должно состоять из трех частей: традиционного СМИ (если оно было раньше), интернет-сайта и социальных сетей. Это должны быть три разные группы людей с разными навыками. Я совсем недавно, весной 2017 года, принял решение создать на «Эхе» отдельную редакцию соцсетей. Пока же в России нет ни одного СМИ, которое сумело бы интегрировать социальные сети в свою деятельность. Мы все отстаем, потому что нам комфортно зарабатывать на тех брендах, которые мы когда-то создали.

И вместе с этим надо понимать, что Интернет не всемогущ и не вездесущ, а медийное интернет-пространство все же ограниченно. Блогосфера собирает огромную аудиторию, но это только добавление к профессиональной прессе. Если черпать информацию исключительно из блогосферы, то возникают риски принятия неверных решений на основании недостоверной и непроверенной информации. Ведь информация людям нужна прежде всего для того, чтобы принимать решения. СМИ тем и отличаются от соцсетей, что отфильтровывают ложь, проверяют свой контент и гарантируют его достоверность.

Я сам веду «Твиттер», но я бы не кодифицировал его как small media. Там я все-таки не Алексей Венедиктов, а Aavst. То есть в данном случае, как и в случае с моими журналистами, «Эхо Москвы» не отвечает за то, как журналист ведет себя в социальных сетях. После истории с твитом журналиста «Эха» Александра Плющева о гибели сына Сергея Иванова мы приняли на себя обязательство создать кодекс поведения журналиста в соцсетях. Мы его обсуждали, мы его голосовали, мы его создали, но я не ввел его в устав. Во-первых, он уже устарел, а во-вторых, весь этот проект начинался словами: «Журналист понимает, что его поведение в соцсетях…» В нем не было никакого императива, как себя вести; мы просто обращали внимание на проблему. И я до сих пор не знаю, как реагировать, когда журналист «Эха» пишет что-то в соцсетях. Я предпочитаю не реагировать. Я бы и на твит Плющева не стал реагировать, если бы председатель совета директоров «Газпром-Медиа» не уволил его абсолютно незаконно.

Тогда было понятно, что этот твит – только повод, чтобы контролировать кадровую политику главного редактора «Эха». «Кого хочу, убираю, кого хочу, назначаю», – думал покойный Михаил Юрьевич Лесин. Я не мог этого допустить. Кроме того, я считаю, что, хотя Плющев и был некорректен в своем высказывании, но это его право – быть некорректным в своем личном пространстве. Он взрослый парень, и главный редактор ему не воспитатель. Поэтому единственный компромисс, на который я тогда пошел, заключался в том, что я абсолютно незаслуженно и несправедливо отстранил Плющева от эфира на месяц.

При этом с Лесиным мы общались по-дружески и до, и после его отставки, но не были друзьями. И Березовский, и Лесин были врагами, которые хотели уничтожить «Эхо Москвы». Я это помню, я очень злопамятный. Именно поэтому я смотрю за тем, каким образом они ушли из жизни. Именно поэтому я не совсем доверяю официальным версиям. Есть очень много вопросов по смерти Лесина в Вашингтоне. Надо следить, надо быть наблюдательным, надо задавать вопросы. Были люди, заинтересованные в том, чтобы Лесин не разинул пасть. Лесин – это свидетель по делу об отъеме НТВ в 2000 году. Группа – я, мои коллеги, Владимир Гусинский – мы внимательно следим за расследованием гибели Лесина. Там есть вопросы, там есть дыры, но пока версию, которую высказал я о том, что это смерть насильственная, но случайная, никто не опроверг. Лесин мог подраться с кем-то на улице. Он был выпивши, и официально заявлено, что в его крови нашли много этанола. Может быть, его избили до полусмерти, он добрался до своего номера и умер. Или это целенаправленное убийство Михаила Лесина…